Портрет преподобного Эдварда Ло. Т. А. Нефф

Говорил Эдвард Ло прекрасно, вдохновенно, знал, где добавить красок, повысить голос, в каком месте оглушить паузой. Был большой артист: «Преподобный Ло служил в тот день тихо и очень хорошо, говорил около 30 минут, речь хорошо им представлена, цитировал отрывки из Писания, которые он знает отлично».

29 сентября Энн и Анна вновь были в церкви. Преподобный Ло, видевший, как аристократы ошикивают простолюдинов в борьбе за места, посвятил речь христианской скромности: «Он говорил 30 минут. Читал из Евангелия от Матфея. Хорошо его объяснял и говорил, что следует быть малыми детьми — то есть скромными, послушными, смиренными, — не думать о земных привилегиях, не думать о том, кому сидеть слева на скамьях, а кому справа, и нужно думать и заботиться больше о других, чем о самом себе».

Каждую службу пастор по традиции заканчивал молитвами во здравие королевы Британии и русского монарха: «Благослови, Господи, и защити Его Императорское Величество и все его августейшее семейство. Аминь».

После службы Анна оставалась еще минут на тридцать — поговорить с Ло. Оказалось, он происходил из уважаемой британской семьи, был племянником лорда Элленборо. Служил здесь больше десяти лет, получал 800 фунтов в год и, несмотря на жесткий климат и жестокую власть, хорошо обосновался, полюбил Петербург и даже признался, что совсем не тоскует по родине.

Анне молитвы о здравии помогали, но не всегда. В Петербурге она серьезно заболела: «У меня сильное расстройство кишечника. Думаю, что это из-за местной воды. Лежала утром два часа». Она лечилась средством настоящих джентльменов — добрым английским портвейном. Всегда возила с собой в путешествия дюжину бутылей и при малейшем недомогании выпивала стакан — один утром и один перед сном. Но в этот раз не помог даже портвейн, и пришлось вызвать доктора — лучшего в столице, сэра Джорджа Вильяма Лефевра. Сей достойный муж служил главным медиком британского посольства, пользовал соплеменников во время страшной холеры 1830-х годов, лечил посла, консультировал русское августейшее семейство. А в свободное время переводил Гете и Шиллера, составлял научные трактаты и работал над воспоминаниями.

Господин Лефевр пришел точно в 19:00, как просила Листер. Это был классический британский врач — в несвежем, но аккуратном сюртуке, с зачесанными на виски слипшимися волосами, в золотых слепо поблескивавших очках. Приземлился на предложенный стул, поставил у ног звонкий саквояж. Бегло осмотрел пациентку, аккуратно прощупал живот под слоями одежды (корсет Анна сняла), заглянул в рот, растянул, извинившись, глазницы и осмотрел белки. Его неприятно холодные пальцы напоминали пинцеты. Потом, с тем же лениво-внимательным выражением лица, достал именную бумагу и накарябал латинские названия микстур — что-то химическое и что-то природное. Вручил, поклонился и ушел.

Снадобья не помогли. Анна опять послала за Лефевром. Он пришел с тем же лицом и тем же набором рецептов. На сей раз, однако, пришлось осмотреть и вторую мисс. Лицо Энн покрылось сыпью, ужасно чесалось, это было «в высшей степени неприятно». Доктор ее терпеливо выслушал, подвел к люстре, раскрыл веерообразно пальцы-пинцеты, захватил ими голову и стал медленно вертеть, ловя на стекла очков ослепительный блеск свечей. Но ничего блистательного не придумал: «Лефевр не смог поставить диагноз и не сумел объяснить, откуда у нее прыщи. Прописал ей что-то успокаивающее и какое-то слабительное».

Волшебные порошки Лефевра Анна запивала портвейном. Энн, морщась, глотала горькие микстуры и слезы, прикладывая к лицу чайные листья. Через несколько дней обе поправились.

В райских кущах мистера Фишера

Столичные эскулапы покупали снадобья у аптекарей, а те доставали их в Ботаническом саду. Когда Анна и Энн приехали в Петербург, его уже расширили, перестроили и передали в ведение императорского двора: «Теперь, чтобы получить разрешение его посмотреть, нужно обращаться к Его Светлости князю Волконскому, министру императора».

Однако главными здесь были не царь и князь, а скромный уютный человечек, Федор Богданович Фишер, немецкий ботаник: «1 октября в 13 часов 55 минут, приехав к Ботаническому саду, я отослала господину Фишеру мою визитную карточку — и он вышел, чтобы нас встретить. Очень благовоспитанный господин. Почти двадцать лет служил в Москве при [графе Алексее Разумовском в саду в Горенках]. Лично показывал нам сад».

Федор Богданович обожал проводить экскурсии. Они помогали ему увидеть хорошо знакомые ботанические красоты глазами посетителей. Фишер ходил, смотрел и удивлялся — и размаху, и растительной joie de vivre, необычной для северных широт, и тому, как остроумно и дельно он все здесь устроил. Растения профессор высаживал по географическому происхождению и семействам. Придумал и уникальное оранжерейное каре — из тридцати четырех сегментов, соединенных застекленными переходами. В каждом установил нужную температуру, среднюю для тех краев, откуда прибыли саженцы. За один день гости могли посетить все климатические зоны — независимо от сезона за окном. Земной рай Фишера работал круглый год.

Ботанический сад. Гравюра М. Рашевского по рисунку Н. Каразина

«В Москве господин Фишер часто болел, окончательно потерял там здоровье — и все из-за того, что ему приходилось постоянно перебегать из одной теплицы в другую через открытый холодный двор, к тому же в каждой теплице была своя температура», — записала Анна со слов ботаника. Чтобы уберечь легкие своих подопечных, ученый придумал крытые коридоры с равномерной комнатной температурой. Они соединялись со всеми оранжереями. Никто теперь не бегал из тропиков в субэкватор через едкий русский мороз.

Анна терпеливо ходила с Фишером, качала головой в такт его неспешной речи. «Путь наш был долог — мы сделали целую версту, и лишь по теплицам! Он надеется сделать Ботанический сад самым большим и богатым в Европе, его филиалом станет Никитский ботанический сад в Крыму. На сегодняшний самый богатый сад — в Берлине. А самый большой — в Британии, в Эдинбурге. Он посоветовал нам посетить в Москве Коломенский парк и посмотреть на огромную иргу в Останкинском саду графа Шереметьева».

Фишер все ходил и все говорил. Анна шла за ним и считала минуты по своим карманным часам. Но вот наконец Федор Богданович кончил свою экскурсию. Листер горячо его поблагодарила и, ликуя, забегала по солнечным оранжереям в диком научном восторге. Исписала целых семь страниц — растения, растения, экзотические, пейзанские, редкие, континентальные: чилийская вербена, диксония антарктическая, гультемия персидская, капуста белокочанная, венерин волос, козлобородник сомнительный. Хотелось перевезти все это богатство в Британию, в родной Шибден — и вербена, и особенно венерин волос прекрасно бы там прижились. Листер покидала райские кущи словно гурман после пиршества, совершенно счастливая, приятно наполненная новым знанием. А сколько еще впереди — Москва, полынная Астрахань, травянисто-пряный Кавказ…