Посмеявшись над эрмитажным бюрократом, он провел подруг в кабинет к пастору Эдварду Моральту, трудившемуся в отделе классической литературы: «Тот весьма любезно показал нам редкие издания и манускрипты. Видели Кодекс под названием Евангелие Остромира — принадлежал частному лицу по имени Остромир, жившему в Новгороде, — датирован 1056 годом. Потом видели копию рукописи маленького Людовика XIV, когда он учился писать. Фраза, продиктованная ему учителем, такова: “L’hommage est deut aux Roys, Ils font ce qu’il leur plaist”».

1 октября Моральт вновь учтиво принял путешественниц и подарил еще одну экскурсию: «За 15 минут провел нас по 21 залу, зашли в новое здание, его 6 залов недавно закончены, около 1832 года, и присоединены к старой части, которая была построена в 1812 году. Обратила внимание на удобный деревянный пюпитр для четырех полок на подвижном валу — но ни чертежей, ни описаний его нет — такой непременно надо сделать у меня дома. В отделе манускриптов работает художник — копирует портрет Александра I кисти Доу, который создал в Эрмитаже портретную галерею, получив 1000 рублей за каждый портрет. Я оставила Энн в отделе, а сама пошла читать интересовавшие меня печатные издания. В 13:45 мы встретились с мистером Аткинсоном — он жаловался на то, что библиотека бедна английскими сочинениями — нет ни Капитана Кохрана, ни Бремнера».

Листер и Уокер часто наведывались в Публичку. И каждый раз симпатяга Аткинсон встречал их с привычной улыбкой, новыми шутками и провожал в читальный зал к столику — там их ждали карты, путеводители, сочинения Монтадона, Гранвилля, Монпере, Демидова, леди Кравенс — все то, что Анна тщетно искала в книжных лавках.

Чем дольше они жили в Петербурге, тем больше хотелось увидеть. Но времени не хватало. Дни становились короче. Список мест удлинялся и с ним спорили пометки Листер на полях: «В собор. — Нет! Туда потом! Сперва в музей — [зачеркнуто] — в библиотеку, оттуда в кондитерскую лавку — а потом в собор!»

Анна все больше импровизировала. В ее беспорядочных перемещениях по городу появилась русская свободная прелесть, готовность «махнуть» — на острова, иль в пригород, иль в Ботанический сад. Задобрив расстроенный кишечник микстурами и порто, она махнула с Энн в Смольный монастырь: «Красивое место! Все сияет от белого искусственного мрамора. Очень симпатичная церковь — в форме греческого креста. Возвращались по улице Литтайны (так ее произнес Уайттейкер). Пока ехали, видели Манеж, офицерские казармы, конюшни и зал для занятий». Потом на Заячий остров — в Петропавловский собор. А после через Петровский мост вышли к домику Петра Великого, хижине великана, спрятанной под «каменным чехлом». Внутри напряженно камлали бедно одетые люди, шевелили губами, поминутно отбивали поклоны: «Мужчины и женщины молятся в этой капелле и прикасаются своими лбами к самому полу!»

Оттуда махнули к Таврическому дворцу, успев по дороге взглянуть на Преображенский собор: «Сгорел и построен вновь в 1829 году. Красивый, чистый храм. Его посещает местное дворянство». Они были в музее Академии наук, в Летнем саду («чистый, ухоженный, красные гравиевые дорожки и скульптуры с обеих сторон»), гуляли в Рижском предместье, доехали до Нарвских триумфальных ворот.

26 сентября увидели, как освещали крест на Исаакиевском соборе: «В 11:50 стояли у храма, чтобы посмотреть на эту церемонию — священники с зажженными свечами проходили мимо и, входя в храм, благословляли крест, который подняли на купол несколько недель назад».

Исаакий все еще стоял в лесах. По ним каждый день удрученно ползали серые муравьи, работяги в армяках. Щедрых иностранцев они тайком пускали наверх, под купол. Энн и Анна не поскупились: «…и поднялись на половину высоты за 7 минут, и между прочим господин Андерсайд, который поднимался вместе с нами, заметил, что купол собора Святого Павла все же красивее и являет собой самое изящное строение в мире».

Подруги не забывали и о приятных мелочах. Тем более что неприятности были уже позади. Из Цензурного комитета наконец прислали задержанные на таможне книги. За 20 рублей серебром им выдали новую подорожную и официальное разрешение на проживание в городе. Можно было развлечься, прошвырнуться по лавкам, уступить маленьким женским прихотям. Они заходили в Английский магазин на углу Невского проспекта и Большой Морской. Пока Энн порхала по лавкам, Анна охотилась за нужными людьми — познакомилась между прочим с британским послом маркизом Кланрикардом и атташе, сэром Эндрю Бьюкененом. В двух шагах от магазина торговали купцы Чаплины. Их чай считался лучшим в столице, но цены кусались: «Просят по 100 рублей и по 25 рублей за фунт. Чаплины также торгуют мехами — меха у них тоже дорогие». Экономные Энн и Анна косились на горжетки и муфточки, но покупали только чай.

За птифурами и шоколадом шли к Беранже и в Гостиный Двор. Баловали себя конфектами, марципанами, пастилой. Но книги для Анны были во сто крат слаще. Почти каждый день она навещала своих фаворитов — Диксона и Белизарда. Пару раз забегала в нотную лавку к Брифу, на Большую Морскую. И, ликуя, уносила оттуда полузапрещенные редкости. Мисс Уокер подругу не понимала — она по-женски любила шоколад, пастилу и шелковые тряпицы.

Английский магазин. Фрагмент панорамы Невского проспекта. В. С. Садовников, 1830 г.

Лавка Вольфа и Беранже. Фрагмент панорамы. В. С. Садовников, 1830 г.

Маркиз Кланрикард. Рисунок А. де Орсэ

В наукограде

До отъезда в Москву оставалась пара дней. Церкви осмотрены. Музеи исхожены. В Эрмитаже были три раза и столько же в Ботаническом саду. Закрома Публичной библиотеки изучены. Напоследок Джентльмен Джек решила устроить пир уму — съездить на день в село Александровское. Там, посреди унылой пустоши, у Шлиссельбургского тракта, работал настоящий наукоград — императорская бумагопрядильная мануфактура. В народе ее называли английской, потому что англичане на английских станках по английским технологиям вырабатывали пряжу, ткали крепкую парусину, красили льняные полотна, тянули проволоку, печатали игральные карты…

Отправились туда рано утром 3 октября. По Галерной выехали на хорошо знакомый уютный Невский, оттуда — к лавре и на Обводный канал. За ним начиналась тоска. Нева была здесь другой. Не той живописной, звонкой, щегольской, в белых ионических завитках волн, изукрашенной флагами торговых судов. Она была настоящей — мутной, болотисто-хмурой, с изрытыми, истерзанными берегами, черными остовами причалов и пузатыми днищами гнилых лодок — на них сидели черные вороны, каркали и чистили перья.