– Я не твоя мама, крошка, – говорю я. – Я не могу тебя кормить.

Я настолько ею загипнотизирована, что упускаю звук уходящих шагов, щелчок, с которым захлопывается в машине дверь. Но вот Злючка уехала, и впервые я не осталась одна после того.

Вернувшись в дом, я соображаю, что даже не знаю имени малышки. На полу небольшая сумка с одеждой, не помню, как она тут появилась. Я иду в кухню, опускаюсь в просевшее плетеное кресло. Мне представляется, что кресло может сломаться под моим весом (с малышкой на руках), я встаю и прислоняюсь к кухонной стойке.

– Привет, малышка, – говорю я малышке.

Ее губы вновь приоткрываются, и она фиксирует взгляд на моем лице.

– Привет, малышка. Тебя как зовут?

Малышка не отвечает, но и не плачет, и это меня удивляет. Я ведь чужая. Она меня прежде никогда не видела. Если заплачет, это ожидаемо, на то есть причины. Однако что же значит, что она так и не заплакала? Она испугана? Испуганной она не выглядит. Возможно, младенцам ужас неведом.

Выглядит так, словно что-то обдумывает.

Запах у нее чистый, но химический. С примесью чего-то молочного, телесного и кислого, как будто что-то пролилось. Нос у нее слегка подтекает, и она не пытается его утереть.

Грохот, пронзительный вопль. Я подскакиваю. Малышка вытянула руку и ухватила банан в миске с фруктами, опрокинув с полдюжины груш. Твердые груши раскатились, перезрелые лопнули. Вот теперь у малышки испуганный вид. Она воет. Я целую родничок на ее младенческом черепе и несу малышку в соседнюю комнату.

– Ш-ш-ш, малышка.

Рот ее – бездонная пещера, свет и мысль и звук проваливаются туда без возврата.

– Ш-ш-ш, малышка!

Почему Злючка не сказала мне ее имя?

– Ш-ш-ш, маленькая, ш-ш-ш. – Голова пульсирует от этого звука. Одинаковые слезы ползут по обеим половинам ее лица от глаза к уху, словно это изображение плачущего младенца, а вовсе не младенец. – Ш-ш-ш, маленькая, ш-ш-ш.

Проворный ветерок вздымает на улице пыль, сетчатая дверь распахивается. Я подскакиваю. Младенец визжит.

Когда Рут и Дэвид венчались, для них служили длинную мессу на латыни. Лицо Рут скрывала вуаль, а подол волочился по полу, когда она шла к алтарю. Море шляпок и вуалей над высокими женскими прическами – по просьбе брачующихся. Прекрасная старинная служба, соединившая их с тысячелетней традицией.

На приеме рядом со мной прошла женщина в широком поясе, как под смокинг. Я сразу встревожилась, не чавкаю ли. Поначалу я ее почти не заметила – в толпе родни и друзей приняла за худенького мужчину – однако высокие скулы и женственная манера стоять, скрестив ноги на невидимой линии, проходящей по полу, выдали ее. Я наблюдала за ней, пока праздник продвигался к концу – тосты, танец маленьких утят, двенадцатилетняя кузина Рут оскандалилась, опрокинувшись задницей на пол и потянув за собой отца – а когда танцплощадка слегка расчистилась, эта женщина вышла под белые рождественские лампы, обернутые в муслин, подняла воротник, закатала накрахмаленные рукава и начала танцевать.

Я часто слышала, что свадьбы для того и придуманы, чтобы пробуждать в женщинах желание, и тогда впервые это увидела. Она двигалась с суровой мужской сдержанностью, так гордо, я не могла больше ни на кого смотреть. Увлажнилась. Чувствовала себя неправильно, слишком жарко, непонятный голод.

Когда она приблизилась ко мне, сердце замерло. Она закружила меня, как умелый партнер в свинге – уверенно, властно. Я перестала сдерживаться и расхохоталась. Земное притяжение исчезло.

Потом мы танцевали так медленно, почти стояли на месте. Она склонила голову к моему уху.

– Таких красивых рук, как у тебя, мне видеть не доводилось, – сказала она.

Я позвонила ей два дня спустя. Никогда прежде я не верила так твердо в любовь с первого взгляда, в судьбу. Она засмеялась на том конце провода, что-то внутри меня треснуло, разошлось и впустило ее.

–

Меня беспокоит, все ли у младенца в порядке с головой, она похожа на подгнивший плод. Я заметила это сейчас, посреди бескрайней пустыни крика. Словно вмятинка на персике, куда можно воткнуть большой палец, не задавая вопросов, даже не поздоровавшись. Я такого не сделаю, но хочу, и позыв настолько силен, что я поспешно укладываю малышку. Она орет громче. Я беру ее и прижимаю к себе, шепча: «Я люблю тебя, крошка, я не сделаю тебе больно», но первое неправда, и второе тоже может быть неправдой, хотя тут я не уверена. Меня должно было бы охватить желание защищать малышку, но я способна думать только об этом мягком местечке, том, где я могла бы повредить ей, если бы попробовала, где я могла бы причинить ей боль, если б захотела.

Через месяц после нашей встречи Злючка, сидя на мне верхом, набила стеклянную чашу, аккуратно примяла траву пальцем. Когда она поднесла зажигалку и вдохнула, ее тело содрогнулось вдоль невидимого изгиба, дым стал выползать из ее рта лапа за лапой – животное.

– Я никогда прежде такого не делала, – сказала я ей.

Она протянула мне бонг, ладонью обхватила чашу. Я вдохнула, что-то потекло в трахею, я так сильно закашлялась – думала, до крови.

– Попробуем так, – сказала Злючка. Набрала полный рот и прижалась губами к моим губам, наполнила мои легкие головокружительным дымом.

Я приняла его, весь целиком, желание пронзило меня насквозь. Когда мы расслабились рядом, я почувствовала, как вся я освобождаюсь и разум отступает куда-то в точку за левым ухом.

Она показывала мне места, где жила раньше, а я была под таким кайфом, что предоставила ей вести меня за руку, словно ребенка, а потом мы зашли в Бруклинский музей, и там был длинный стол, края не видать, и такие цветочные, сексуальные блюда, посвященные Богине-матери – Вирджинии Вулф. Мы побывали в Маленькой России, потом в аптеке, потом на пляже, а я чувствовала только ее руку и теплые прикосновения песка к стопам.

– Хочу тебе кое-что показать, – сказала она и повела меня по Бруклинскому мосту как раз перед закатом.

Мы провели там несколько дней. Ездили в Висконсин посмотреть на Джеллимена[3], а он, как выяснилось, мертв. Мы развернулись и поехали к океану, на остров у побережья Джорджии.

Мы плавали в воде, теплой, как суп. Я держала ее, и, в невесомости волн, она держала меня.

– Океан, – сказала она, – огромная лесба. Я уж чувствую.

– Но не из истории, – подхватила я.

– Нет, – согласилась она. – Только из времени и пространства.

Я подумала над ее словами. Ноги слегка, ножницами, разрезали воду. На губах появился вкус соли.

– Да, – сказала я.

Вдали в океане выкатились серые горбики. Мне представилось – акулы, наши превращенные в фарш тела.