Лицо его вспыхивает радостью, потом неутолимой жаждой, ладони скользят по моей обнаженной груди – к бантику.

– Да! – отвечает он. – Да!

Нет нужды касаться его, чтобы убедиться: при одной мысли об этом у него встал.

Я закрываю глаза. Вспоминаю мальчика с той вечеринки, того, кто целовал меня, кто откупорил меня там, на берегу озера, кто делал со мной то, чего и я хотела. Кто дал мне сына и помог сыну тоже стать мужчиной.

– Тогда, – говорю я, – делай что хочешь.

Дрожащие пальцы дергают за один конец. Бантик медленно распускается, так давно бывшие вместе края его помяты. Муж стонет, но едва ли сам слышит свой стон. Он просовывает палец в последнюю петлю и снова тянет. Ленточка отваливается. Опускается на кровать и там сворачивается – так я себе это представляю. Посмотреть вниз и проследить за ее падением я не могу.

Муж хмурится, потом его лицо раскрывается навстречу какому-то новому чувству – скорби или же предчувствию утраты. Моя рука взлетает – невольное движение в поисках равновесия или еще чего-то столь же ненужного – и заслоняет его образ.

– Я люблю тебя, – успеваю я сказать, – больше, чем ты можешь себе представить.

– Нет, – говорит он, но я уже не знаю, на что он отвечает.

Если вы читаете эту историю вслух, сейчас вы, быть может, гадаете, было ли то место, которое прикрывала моя ленточка, влажным от крови и ранок или же гладким, бесполым, как промеж ног у куклы.

Боюсь, я не сумею удовлетворить ваше любопытство, потому что сама не знаю. Прошу прощения и за эти вопросы, и за прочие, и за отсутствие ответов.

Мой вес смещается, и сила тяготения одолевает меня. Лицо мужа валится куда-то вбок, и я вижу потолок, затем стену позади меня. Отделившаяся голова падает позади шеи, скатывается с кровати. Я снова одинока – более одинока, чем когда-либо прежде.

Одна девочка. Мы лежим рядом на пахнущем плесенью коврике в подвале ее дома. Ее родители наверху, мы наврали им, что смотрим «Парк Юрского периода». «Я папа, а ты мама», – сказала она. Я задрала рубашку, она задрала свою, мы просто разглядывали друг друга. Сердце трепетало пониже пупка, но я боялась косиножек и что ее родители нас застигнут. «Парк Юрского периода» так и не посмотрела и теперь уж, наверное, никогда не посмотрю.

Один мальчик, одна девочка. Мои друзья. Мы пили ворованные коктейли из вина и фруктового сока в моей комнате, на моей широченной кровати. Смеялись, болтали, передавали друг другу бутылки. «Что мне в тебе нравится, – сказала девочка, – это твои реакции. Ты так забавно реагируешь на все. Как будто все ужасно важно». Мальчик кивнул, подтверждая. Она уткнулась лицом мне в шею и сказала: «Вот так!» – прямо в кожу. Я засмеялась. Я нервничала, была возбуждена. Как будто я – гитара, кто-то подкручивает колки и мои струны натягиваются все туже. Они щекотали ресницами мою кожу и дышали мне в уши. Я стонала, извивалась, долгие минуты зависала на самом краю – вот-вот кончу – хотя никто не касался меня там, даже я.

Два парня, одна девушка. Один из них – мой бойфренд. Его родители уехали из города, так что мы устроили вечеринку у него дома. Мы пили водку с лимонадом, и он поощрял меня заняться сексом с девушкой его друга. Мы осторожно поцеловались и на том остановились. Потом мальчики занялись друг другом, а мы смотрели на них долго, скучали, но были слишком пьяны, чтобы встать. Мы уснули в гостевой спальне. Когда я проснулась, мочевой пузырь у меня был твердый, словно кулак. Я побрела вниз, в прихожую, и увидела, что кто-то пролил на пол водку с лимонадом. Я попыталась это отмыть. Смесь разъела полировку на мраморе. Несколько недель спустя мать моего бойфренда нашла мое белье у него под кроватью и вручила ему – постиранное, без единого слова. Удивительно, до чего я теперь скучаю по тому цветочному, химическому запаху чистого белья. Только и думаю – как не хватает кондиционера для белья.

Один мужчина. Высокий, худой. Такой тощий, что видны были тазовые кости, почему-то это казалось мне сексуальным. Серые глаза. Ироничная улыбка. Я была знакома с ним почти год, с прошлого октября, мы столкнулись на вечеринке в Хэллоуин (я без костюма, он был одет Барбареллой[2]). Мы пили у него в квартире. Он нервничал и решил сделать мне массаж. Я нервничала и потому разрешила. Он долго гладил мою спину. Он сказал: «Руки начинают уставать». Я сказала: «А» – и повернулась к нему. Он поцеловал меня, кололась щетина. От него пахло дрожжами и верхними нотами дорогого одеколона. Он лег на меня, и мы долго целовались. Все внутри меня сжималось – приятно. Он спросил, можно ли потрогать мою грудь, и я сжала его пальцы вокруг нее. Я сняла рубашку и почувствовала, как будто капля воды скользнула вверх по хребту. Я поняла – это происходит, происходит по-настоящему. Мы оба сели, разделись. Он натянул презерватив и взгромоздился на меня. Больно было – как никогда в жизни. Он кончил, а я нет. Когда он вышел из меня, презерватив был окровавлен. Он снял его и выбросил. Пульс стучал повсюду. Мы спали на слишком узкой кровати. Наутро он настоял – отвез меня в общежитие. У себя в комнате я разделась догола и завернулась в полотенце. От меня все еще пахло им, нами обоими вместе, и я хотела еще. Чувствовала себя отлично – как взрослый человек, у кого бывает секс, у кого есть своя жизнь. Соседка по комнате спросила, как это было, обняла меня.

Один мужчина. Бойфренд. Не любил презервативы, спросил меня, принимаю ли я таблетки, и все-таки вытащил заранее. Так противно.

Одна женщина. Что-то вроде постоянно-непостоянной подружки. Сокурсница на «организации компьютерных систем». Длинные темные волосы до ягодиц. Такая мягкая, я не ожидала. Я хотела поласкать ее там языком, но она слишком нервничала. Мы целовались, ее язык проник в мой рот, а после того, как она ушла, я дважды кончила в прохладной тишине своей квартиры. Два года спустя мы занялись сексом на гравийной крыше здания, где был мой офис. Под нашими телами, четырьмя этажами ниже, мой код продолжал компилироваться перед пустым креслом. Когда мы завершили, я подняла голову и заметила мужчину в костюме: он наблюдал за нами из окна соседнего небоскреба, рука его пряталась в ширинке.

Одна женщина. Круглые очки, рыжие волосы. Не помню, где мы познакомились. Мы обкурились, трахались, и я случайно уснула, а моя рука так и оставалась в ней. Мы проснулись перед рассветом и прошлись по городу к круглосуточной столовой. Моросил дождик, пока мы добрались, ноги в сандалиях онемели от холода. Мы ели оладьи. Кофе в кружках на донышке. Мы оглянулись в поисках официантки, а она смотрела срочные новости, старенький телевизор свисал с потолка. Она прикусила губу, кофейник накренился у нее в руке, крошечные коричневые капли падали на линолеум. На наших глазах диктор исчез с экрана и появился список симптомов вируса, который разгулялся в одном штате от нас, в Северной Калифорнии. Вернувшись на экран, диктор повторил, что воздушные рейсы отменены, границы штата закрыты и распространение вируса, по-видимому, удается сдержать. Наконец официантка подошла к нам, вид у нее был растерянный. «У вас там родные?» – спросила я, и она кивнула, глаза налились слезами. Мне стало стыдно, что я вообще ее о чем-то спрашивала.