Но этот удар не прошел: старик ответил грустной улыбкой:

– Нет, тебе просто больно, Лариса. И особенно больно от того, что я до сих пор тебя люблю. И ты это знаешь.

– Тогда почему же ты меня отверг? – зло спросила Лариса. – Потому что я стала нечистой? – Она провела рукой по искусственному бедру. Красивому, идеальной формы, но не настоящему. – И самым болезненным в наших отношениях, точнее в их финале, стало то, что я признала себя нечистой. – Ее губы скривились в усмешке, словно Лариса до сих пор не могла поверить, что была такой дурой. – Представляешь, я так близко к сердцу приняла твои слова, что едва не покончила с собой. Я вела себя, как… как… – Она не хотела произносить слово, которое вертелось на языке. – Ты не просто бросил меня, ты едва меня не сломал. Я погрузилась на самое дно, но… Но я встретила человека, который по-настоящему меня любит. Представляешь? Он меня любит. Ему плевать, что я – одна из самых богатых женщин планеты. Ему плевать, что у меня ненастоящие ноги. Плевать на мое прошлое. На все. Он встретил меня – и все стало неважным. И для него, и для меня.

– Ты говоришь о Винчи?

– А что?

– Ему приказали с тобой встретиться, – с наслаждением сообщил старик. – Это стало одной из форм воздействия на Биби. Мы унизили твоего мужа, подсунув тебе не просто очередного любовника, а талантливого жиголо. Он блестяще справился с ролью.

Но уже договаривая последние слова, дядя Сол понял, что произнес их напрасно, потому что на лице Ларисы появилось выражение… нет, не презрения – брезгливости.

– Господи, как же ты жалок, – произнесла она и вновь сделала глоток «Маргариты».

Несколько мгновений старик яростно смотрел на молодую женщину, нервно сжимая и разжимая кулаки, затем рявкнул:

– Он сдохнет! – и вскочил с кресла.

– Не смей! – крикнула Лариса.

Но разъяренный дядя Сол не собирался замолкать:

– Он сдохнет! Ты поняла?! Сдохнет! Сдохнет! Сдохнет! А ты… Ты… В твоей жизни будет только одна любовь – я.

– Не смей трогать Джа!

– Так будет.

Старик прошагал через весь кабинет и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Лариса же спокойно вернулась в кресло, закинула ногу на ногу, свела перед собой пальцы и посмотрела на вошедшую в кабинет горничную:

– Габриэль, выброси это вместе со стаканом, – Лариса указывала на «бурбон». – После чего протри стол и кресло. Обязательно используй антисептик.

И глядя на то, как горничная исполняет приказ, подумала:

«Мне даже немного жаль тебя, старый дурак. И больше всего жаль, что ты растерял свой ум и не понял мой намек: есть те, кому плевать. Плевать на твою силу, на твое положение, на твою власть. Плевать на твое золото. Плевать на те блага, которые ты можешь предложить, потому что в их понимании они ничего не стоят. Их ведет Слово того, кому они верят, и они пойдут на все, чтобы Слово стало Законом. Тебе кажется, что ты способен оседлать этих диких фанатиков? Совладать с ними? Заставить служить себе? Может, тебе кажется, что ты способен их запугать? Вспомни об этом, когда осознаешь, как сильно они тебя презирают. Вспомни, когда, окровавленный, хрипящий от боли, свалишься к ногам орков».

Лариса поднялась, подошла к окну и улыбнулась, глядя на большую надпись, которую дроны нарисовали на стене стоящего напротив дома:

no maNika!

«Сегодня орки хотят именно этого, дядя Сол. А ты не понял, что если орки чего-то хотят – нужно им это дать. Даже если почувствуешь себя ограбленным».

///

– Ты что, ослеп?

no maNika!

– Что случилось, босс? – недоуменно переспросил помощник режиссера.

– Я тебя убью! – проревел Челленджер, швыряя в парня кружку с остатками кофе. – Ты работу работаешь или себя под столом удовлетворяешь?!

no maNika!

Бобби промахнулся, кружка врезалась в стену и разбилась.

– Черт! – помощник только сейчас заметил в кадре запрещенный лозунг, отчетливо читаемый на развернутом зрителями транспаранте. – Босс, этого больше не повторится!

– Через шесть секунд эфир!

– Уже!

– Пять!

– Делаю!

– Четыре!

no maNika!

Тем не менее вспотевший, покрасневший, напуганный до глубины души помощник успел: в тот момент, когда Бобби произнес роковое: «Эфир!», на транспаранте появилось куда более подходящее: «I love Dick!» А через секунду зазвучал бодрый голос самого знаменитого ведущего Америки:

– Сегодня знаменательный день для всего мира! Наша съемочная группа находится на Пенсильвания-авеню, среди бесчисленного количества американцев, приехавших лично поприветствовать Дика Бартона! Первого стопроцентного пингера! Отважного исследователя океана! Отважного исследователя космоса! Героя планеты!

Каждое представление заканчивалось шумом – стоящие вокруг ведущего люди начинали радостно кричать.

– Сегодня у Дика состоится историческая встреча с Президентом! И мне сообщают, что кортеж героя как раз въезжает в город…

Картинка поменялась на съемку с дрона, и зрители увидели медленно движущийся «Кадиллак», разумеется открытый, из которого Дик приветствовал американцев. Машина была окружена мотоциклистами, дорога – полицейскими. Президент захотел «исторический день», поэтому GS и полиции пришлось изрядно потрудиться, обеспечивая безопасность кортежа, но пока все шло хорошо.

А когда режиссер переключился на видео с дрона, офицеры в штатском скрутили наглых демонстрантов, транспарант упал, но прилепленные на компьютере буквы остались в кадре, и над головами законопослушных американцев сиротливо повисла надпись: «I love Dick!»

Которую помощник режиссера не успел стереть.

– Энди, – устало произнес Челленджер.

– Уже!

Парень бросился исправлять оплошность, а толстый Бобби повернулся к вошедшему в режиссерскую Томази:

– Да, сенатор? – и почесал большое пузо, прикрытое черной футболкой с надписью: «ORChestraTime».

– Что у тебя?

– Не у меня, а у них, – поправил его Челленджер. И сообщил: – Едут.

– Ты режиссер, значит, у тебя, – резанул сенатор. Чувствовалось, что Томази нервничает. Впрочем, кто бы на его месте не нервничал? Сенатора ждал грандиозный триумф, который, вполне возможно, откроет путь в президентское кресло. Его ждала победа над старым врагом, над человеком, которого он ненавидел всей душой и желал уничтожить. Его ждал самый прекрасный день в жизни.

И потому Томази держался нервно и высокомернее обычного.

– У меня они тоже едут, – ровно ответил Челленджер. – Ни торопиться, ни задерживаться процессия не будет, явится к Президенту точно в срок. Когда вы отправитесь в Белый Дом?