Маргарита Николаевна снова покачала бело-алым пальцем:

– Она и не уволилась. Ее уволили.

– Она еще и не по собственному?..

– Конечно, нет, кто ж по доброй воле отойдет от кормушки!

«Все-таки у этой женщины что-то с логикой. Или просто никак не может определиться, кого и в чем она обличает?»

– За что же…

– За двойное гражданство. Позабыла сообщить, что имеется у нее гражданство Израиля и девичья ее фамилия Таненбаум.

Гуров, не удержавшись, потер уши, глаза, лицо и попросил повторить.

– Таненбаум.

– Юлия Михайловна?

– Вообще-то Моисеевна, – уточнила Маргарита, – но кому как нравится.

Что ж, занавес.

Пришла пора сердечно поблагодарить добрейшую Маргариту Николаевну, мимоходом осведомиться, сможет ли она в случае чего указать – разумеется, на условиях полной приватности, чтобы не бросать тень на доброе имя официально честного человека, – на свое бывшее руководство. И, получив заверение, что на условиях конфиденциальности возможно все, откланяться.

…«Великолепно, – кисло порадовался Гуров, выйдя на улицу и следуя по бульвару, – что и требовалось доказать. Милая Юляша и есть та самая крыса. Искомая. Осталось грамотно распорядиться этой информацией».

Ситуация в самом деле была сложноватая.

Юлечка, почуяв неладное, просто-напросто задаст стрекача – и это прекрасным образом у нее получится, с учетом услышанного и бесспорной ее осведомленности во всякого рода бюрократии. Имеются и дополнительные документы, и гражданство в уютном государстве, соответствующем фамилии. Откуда выдачи нет.

Проверка только начата. Она теперь не госслужащая, ничего не держит, до окончания можно сто раз свалить. Если вдруг выяснится заинтересованность более высокого начальства, как и изначально полагал генерал-конспиролог Орлов, и ниточка тянется вверх, то тут и гадать нечего. Все будет замято в лучшем виде.

Даже если не будет замято и по каким-то причинам дамочка не сбежит в теплые края, вряд ли смогут доказать даже элементарное мошенничество. Еще когда Сашка Анищенко кристально ясно описал: признает суд ее халатность, попеняет за недобросовестное отношение к службе. И да, конечно, ущерб крупноват, но как справедливо требуют практически все невинно ошельмованные – а вы докажите!

В самом пиковом случае будет штраф – но для нее это не проблема, изыщет средства. И не будет ни доказательств участия в составе организованной группы, ни корыстного умысла.

Единственный человек, который в самом деле мог быть осведомлен о деталях махинаций, – это Сид, который, разумеется, будет молчать, потому что ушлая Юля предприняла для этого меры.

Следовательно, остается надежда лишь на старую добрую уголовщину: покушение на убийство, оставление в опасности, попытка оговора, а то и просто кража – того же айфона.

Почему нет? Может, и получится. И все-таки для начала надо вернуться… ну, в целом к началу.

Гуров набрал номер следователя Степы:

– Степан Александрович, доброго вам! Да, все в порядке, спасибо. Нельзя ли попросить ключи от дома Ситдикова?

Глава 23

К осиротевшему сидовскому дому Лев Иванович подъехал засветло. Дорога по-прежнему нечищеная, так что пробираться пришлось по-старому, по-доброму – таранишь снежную преграду бампером, натыкаешься на хладнокровную стену, отступаешь – и снова наезд. Так, пробивая дорогу по метру-полтора, и добрался до ворот.

Было бы проще взять в каршеринг какой-нибудь условный вездеход, но задним умом мы все сильны. Если бы были сильны передним, то не пришлось бы тащиться снова на улицу Овражную.

«Отнюдь, – поправил себя полковник, – при первичном осмотре никто не знал, что искать. Не знают и сейчас, знаю лишь я, точнее, догадываюсь».

Вынул из багажника лопату, аккуратно отклеил одну из пломб, открыл калитку и принялся прочищать себе путь к крыльцу.

Итак, дом. Старый, постройки, должно быть, послевоенной. Пробродив дорожку вокруг, убедился в том, что окна целы. Так и есть, ни следов взлома, ни разбитых стекол, все в ажуре.

Отперев дверь, вошел в прихожую. Подачу газа перекрыли, надо полагать, поэтому в доме было довольно прохладно. «Вот и отлично, – поеживаясь, подбодрил себя Лев Иванович, – нет поводов расслабляться и разнеживаться, холод, говорят, благотворно влияет на умственную деятельность».

В прихожей ничего вроде бы не прибавилось. На вешалке – теплые вещи, пальто и шарф, под зеркалом – один почему-то ботинок. Должно быть, решили забрать второй, в котором скляночку нашли.

Зеркало, старое, кривоватое, в солидном окладе из завитушек – настоящий раритет, наверняка трофейное. Какие-то листочки, шишечки, виноградные гроздья, какое мещанское великолепие, настоящий пылесборник… так, а это что такое? Интересное, чудное.

На одном из завитков, внизу, под стеклом, примостился какой-то кусочек, похоже пластиковый. Гуров, подсветив фонариком, пригляделся: «Похоже на засохшую контактную линзу. Везет мне, однако. Иногда и мелочи бывают полезны, правда, сыщик? Вот и этот флакончик, что в ботинке, приспособлен был под линзы, потому и физраствор там обнаружился».

Подумал, не оставить ли сиротинку контактную в покое – она в целом и тут прекрасно сохранится, а доказательственная ее сила стремится к нулю. Помимо Юляши, носителей контактных линз хоть отбавляй.

И, разумеется, забрал.

В этот раз Гуров решил повнимательнее осмотреть единственную обитаемую спальню. Поднявшись по винтовой лестнице, он вошел в помещение, обставленное скудно, но по теме: стул, тумбочка и огромная двух-, а то и трехспальная кровать.

«Лысые женщины – большая редкость», – подумал он и, откинув покрывало, принялся изучать подушки. Сидовых черных волос было предостаточно, но при более старательном обследовании обнаружилась и пара светлых, длинных.

Ну, допустим, женщины у него бывали. Будь то одна любимая женщина или много проституток – все эти волоски вкупе с исцарапанной спиной, бесспорно, добавляют перцу его посмертному образу, но по сути ничего не значат, ни как косвенные, ни тем более как прямые доказательства. Отпечатков нет. Поверхности протерты.

«Трудно представить, чтобы подобными вещами занимались на глазах у хозяина