Чтобы разбить тревожную, неуверенную тишину, Хиль начал говорить. Рассказывал ей о доме. Уверял, что ей там будет хорошо. Обещал, что сделает все, чего она захочет. Вспоминал, как жил все это время. Как искал ее, Тарью. И, когда слова уже кончились и в салоне опять установилась неловкая тишина, женщина, видимо, сжалилась над ним и тоже заговорила. Про жизнь в обители. Про то, как монастырь принес в ее душу покой, избавил от боли, притушил тоску по ушедшему мужу. И про то, что ему, Хилю, не надо бояться – больше она от своих слов не откажется.

Берман все же остановил машину у первого попавшегося придорожного храма и там попросил удивленного священника провести обряд венчания. Успокоился Свенсен только тогда, когда были произнесены последние слова обряда и на запястье жены защелкнулся браслет венчальной пары. Поцеловал ее, прижал к себе – и снова погнал к Ренсинфорсу, в свой дом, который наконец-то не будет пустым.

Столица была далеко, а они все неслись по шоссе, останавливаясь ненадолго, чтобы пообедать и отдохнуть. Вот и ранний вечер начал вступать в свои права – на небе светила полная луна, восходя на последнюю ночь полнолуния, вокруг лежал заснеженный, окутанный голубоватым сиянием густой лес, и только где-то вдали горели огни поселения. Там можно будет снять номер или домик, дать Тарье отдохнуть.

Она дремала, и Хиль, растревоженный полной луной, вдыхал женский аромат и чувствовал, как зверь вновь входит в силу, и телу становилось жарко, и хотелось рычать, скинуть одежду, пробежаться по морозной земле. Большой салон его машины казался тесным, и запахи металла и масла резко били в ноздри. Тарья, словно почувствовав что-то – или полная луна подействовала и на нее? – приоткрыла сонные глаза, заворчала, как большая, сильная, здоровая медведица, потянулась – во рту блеснули клыки, и запах ее стал сильнее. Свенсен сжал руль и прибавил еще скорости.

Супруга напряженно поглядывала на него. Затем посмотрела в окно и задумчиво сказала:

– Хороший лес, Хиль. Остановишь?

Он свернул на ближайшую проселочную дорогу так резко, что их занесло, и ехал, пока машина не стала проваливаться в снег. Остановился – Тарья легко вышла из машины. И он тоже открыл дверь и вышел за ней. Прислонился к крылу автомобиля, наблюдая, как принюхивается она к лесу, с наслаждением касается коры холодных сосен, совсем по-звериному, мягко кружит по поляне, и глаза ее светлеют, становясь из золотых желтыми. А потом скидывает шубу, сапоги, платье, остается в одном белье – но снимает и его и опускается на снег уже большой бурой медведицей. И под лапами ее скрипит сыпучий снег, и она тыкается в него носом и чихает, валится на бок, с наслаждением катаясь по хрустящему белоснежному покрову с горловым ревом, а затем вскакивает, оглядывается на мужа и уносится в лес.

Свенсен медленно разделся. Холода он уже не чувствовал – так жарко было телу от яркой голубоватой луны и от запаха зрелой самки. И пальцы его подрагивали от нетерпения, но он давал ей время уйти подальше. Так правильно. Все равно догонит.

Через несколько минут рядом с тяжелым автомобилем встал мощный черный медведь. Повел головой, зарычал так, что по лесу пронесся шорох и с ближайших елей посыпался снег – и Тарья точно должна была его услышать, – и, ускоряясь, побежал за женой, принюхиваясь и поглядывая на следы.

Она петляла, прыгала в стороны, как заяц, забавляясь, пытаясь запутать его. Вот тут с пригорка скатилась кувырком, тут лапой цапнула сухостой, и торчала желтая щепа из четырех поперечных борозд, тут нарочно отерлась о камень – он провел мордой по этому камню, закатывая от наслаждения глаза, и, уже не сдерживаясь, понесся за ней. И догнал, распаленную, ворчащую, убегающую, – и там же, в заснеженном лесу, залитом призрачным свечением, наконец-то она приняла его как мужа и господина.

Не могла не принять. Женщины берманов любят силу, а мужчина, пришедший за ней в Обитель, действительно был сильным. А уж во второй ипостаси – таким подавляющим и мощным, что ни одна медведица не смогла бы от него отказаться.

После они вдвоем бродили по лесу, охотясь на пугливых зайцев и кабанчиков, рвали горячую плоть, сходя с ума от запаха крови, и снова любили друг друга – самка привыкала к нему, принимала его и уже и ластилась, и мирно трусила следом, и с удовольствием подставляла холку под крепкие зубы.

Утром, когда луна пошла на убыль, они, сытые и пищей, и любовью, вернулись к машине. Оделись, забрались на заднее сиденье, укутались во все, что было теплого в салоне, и, обнявшись, заснули, согревая друг друга.

Домой Хиль ее привез только к вечеру следующего дня. И несколько дней не мог от супруги оторваться, пока не позвонил Демьян – не как король, а как друг – и насмешливо сказал: очевидно, Свенсена можно поздравить с женитьбой, но все же когда комендант замка собирается приступать к своим обязанностям?

На службу подполковник выходил нехотя. Вечерами спешил домой, зная, что встретит его там хозяйка с золотыми глазами и русыми косами, оплетенными вокруг головы. Когда приходилось оставаться на ночь в казарме, маялся и думал о ней. Чувство, тлеющее долгие годы, сейчас пылало так, что он ощущал себя влюбленным мальчишкой, и, пожелай супруга, он бы на коленях перед ней ползал и ноги целовал. Слава богам, что ей это оказалось не нужно. И слава богам, что по какой-то прихоти они все же привели его к Тарье.

В половине седьмого утра по региональному телеканалу линда Ровент, вещающему на всю страну, прошло срочное сообщение. Вместо ведущего место перед камерами занял глава клана Ольрен Ровент. Люди, собирающиеся на работу, изумленно останавливались у экранов, слушая, что говорит им мощный берман.

– Обращаюсь ко всем жителям страны, людям и берманам, – Ольрен слова произносил веско и в камеру глядел прямо, угрюмо. – Особенно к солдатам и офицерам клана Бермонт. Так как власти скрывают от нас правду, я вынужден сообщить вам, что в день королевской свадьбы произошла трагедия. Его величество король Демьян заражен вирусом берманского бешенства, которое, как мы знаем, неизлечимо. И не умер до сих пор лишь потому, что его, по слухам, погрузили в стазис. Что на самом деле сейчас с ним – неизвестно. Фактически страной правит рудложская принцесса, которая не знает ни наших законов, ни наших обычаев. Есть основания подозревать, что она причастна к болезни его величества.

Мы не хотим идти на штурм замка, не хотим крови. Мы хотим лишь правды. Если король жив и дееспособен, то пусть появится перед людьми, и я, Ольрен, первый поклонюсь ему. Если же он умирает и вылечить его невозможно, то мы требуем прекратить удерживать его между жизнью и смертью, дать сыну Хозяина лесов достойно уйти к предкам. И пустить в замок линдморов для инициации расследования в отношении королевы. Если ее величество невиновна, то ей нечего опасаться.

Думаю, суток на обдумывание условий должно хватить. Граждане! Все мы знаем, что от жизни и дееспособности короля зависит и наша жизнь, и процветание Бермонта. Если до завтра ответа не будет, то мы воспользуемся правом линдморов и придем за ответом сами. Призываем вас присоединиться к нам! Если же ворота замка не откроют, придется открывать их самостоятельно. Доброго дня вам, граждане.