– Да зачем мне ваши драгоценности, Игорь Иванович, – сказала капитан с досадой. – Какая мне разница, как вы это называете. Если я нужна вам, я буду с вами. Это мое решение, и я запрещаю вам винить себя.

От этого категоричного «запрещаю» его отпустило – и Стрелковский криво улыбнулся, внимательно глядя на нее.

– Зачем, Люджина?

– Потому что, Игорь Иванович, – произнесла она строго и бесстрашно, словно недоумевая, отчего он не понимает таких простых вещей, – гораздо больше, чем ваша любовь, мне нужна ваша жизнь.

На утреннее построение они вышли вовремя. В их сторону никто не косился, хотя лица у всех были невыспавшиеся, каменные и немного злые, и ноздри раздувались – берманы принюхивались помимо воли и тихо, утробно ворчали. И когда Ирьян Леверхофт сорвался в пробежку по промерзшему, покрытому разводами инея плацу, и сводный берманско-гвардейский отряд понесся за ним, к бегущему Стрелковскому присоединился подполковник Свенсен.

– Переезжай-ка ты в замок, Игорь, – сказал он с едва уловимым предостережением, – не надо дразнить ребят. Ночью никто не спал, я сам чуть к жене не сорвался. Да и всех семейных, как жены подъедут, поселим на первом этаже напротив казарм. У меня тут больше половины неженатых, а вы еще вчера гормонов добавили. Как бы отбивать к тебе не полезли, хоть ты и чужак. У нас пока женщина не замужем, можно за нее биться.

– Пусть попробуют, – ровно отозвался Стрелковский. – Перееду, полковник.

Свенсен некоторое время молча бежал рядом с ним.

– Иногда я думаю, – проговорил он, – что наши народы не так уж разнятся, как нам кажется. Мы верим в одних богов, любим одних женщин, уважаем силу и верны чести.

– Зависит от человека, Хиль.

– Или от бермана, – задумчиво сказал Свенсен, вспоминая, видимо, тех, кто собирался сейчас предать своего короля. – Я пойду к королеве в девять утра. Поприсутствуешь?

– Да, Хиль. Обязательно.

Подполковник Свенсен после пробежки связался со старшим группы охраны, которую отправил к своему дому в пригороде Ренсинфорса сразу, как пришла информация о состоявшемся в замке Ольрена Ровента собрании глав кланов. Для организации сопротивления отступникам требовалось время, и маловероятно, чтобы Тарье что-то угрожало, но он едва заставил себя отказаться от идеи разбудить ее посреди ночи и немедленно перенести к себе, в безопасность, Зеркалом.

Второй месяц беременности у нее протекал тяжело, с утренним токсикозом, а после того как они однажды воспользовались порталом, дабы попасть к врачу, ее рвало так, что он зарекся водить супругу через Зеркала до тех пор, пока не родит.

– А что вы хотите – сказала врач, – беременность первая и поздняя, организм привыкает к новому состоянию, а пространственный переход – существенная нагрузка на вестибулярный аппарат. Но жена ваша крепкая и здоровая, опасаться нечего, к четвертому месяцу состояние должно наладиться.

– Я все же попрошу вас вести ежедневное наблюдение, – резко ответил Свенсен, – я хорошо заплачу, только приезжайте к нам каждый день. Тарья, – супруга смотрела на него с легким удивлением, – тебя ведь не утомят посещения врача?

Женщины обменялись понимающими насмешливыми улыбками. Он видел эти улыбки и сам где-то в душе смеялся над собой – но решения своего не изменил.

Старший группы ответил, что госпожа Свенсен еще спит и по периметру все спокойно. И как только проснется – тут же, не сомневайтесь, господин подполковник, со всем удобством доставим леди к вам.

Последнюю неделю Свенсен возвращался домой поздно, дожидаясь результатов поисков шамана и докладывая о них королеве, и Тарья, чуть пополневшая за прошедшее время, обычно тихая и взирающая на него с легкой снисходительностью – все же дочь линдмора, потомственная баронесса, – вдруг стала теплее и нежнее. И обнимала его по возвращении, послушно подставляя губы для поцелуя, и слушала о том, что происходит в замке, и кормила, и спать укладывала, и сама ложилась рядом.

Свенсен до сих пор не мог сказать, любит ли она его. Но супругой ему Тарья стала настоящей, и в первый же день, когда он ввел ее хозяйкой в свой дом, разделила с ним супружескую спальню. Пусть страстной Хиль видел жену только на исходе полнолуния, в остальное время она была тихой и податливой – но его любви и жара хватало на двоих.

Когда почти три недели назад Хиль очнулся в источнике Белой Обители, ему показалось, что он бредит. Но женщина рядом была реальной, и боль в теле – ощутимой. И затягивающиеся раны на руках щипало, и в голове шумело. Но главное – Тарья, его Тарья лежала у него на груди, а вокруг стелился пар и маленькая богиня, то возникающая, то пропадающая в этом плотном мареве, смотрела на него ласково и чуть насмешливо.

– Я виновата перед тобой и перед Синей, – сказала Тарья тихо, не пытаясь вырваться из его объятий. Чуть пошевелилась – заколыхалась вода, заплескалась, и горячий туман над источником пошел волнами, а Свенсен все поверить не мог, что вот она, рядом. – Я беременна. Соврала тебе… прости. Я буду тебе женой, Хиль.

– Но почему? – не мог не спросить подполковник.

– Мне было страшно, – так же тихо призналась она.

– Меня боишься? – такое удивление прозвучало в его голосе, что она усмехнулась мягко, неуверенно покачала головой.

– Тебя – нет, Хиль. Уходить отсюда. Здесь все просто и спокойно. И совсем нет боли. И не будет во мне вины, что я предала память мужа.

Как он мог не простить ее? Свенсен ночь не спал – уходящее полнолуние тревожило его, заставляло задерживать дыхание и глухо ворчать, но Хиль сдерживался от оборота и цепко следил за женщиной, которую уже не отпустит. А утром, когда Тарья проснулась, чуть ли не рычал от нетерпения – и одновременно трепетал от тревоги в ее взгляде, пока они завтракали. Не дав собраться, спеша, чтобы не надумала себе еще чего, вывел во двор обители – легко одетую, с непокрытой головой – и потянул к воротам. А если не откроются, не выпустят?

Во дворе им встретилась матушка-настоятельница. Окинула бермана насмешливым взглядом:

– Куда бежишь, ненормальный? Тебе еще неделю лежать, восстанавливаться.

– Я здоров! – рявкнул он. И тут же устыдился. Взял себя в руки, как полагается, поклонился статуе Синей Богини, поцеловал настоятельнице руки. Пообещал привезти и богатый выкуп за свою невесту, и дары божественной покровительнице монастыря.

– Говорила же, бешеный, – тепло сказала матушка и обняла и его, и уходящую из общего дома сестру. – Слушай, мужчина: лучший дар Богине – твоя любовь. Самый драгоценный. Иди. Благословляю вас.

Ворота открылись. И в промерзшей машине Хиль надел на руку невесте обручальную пару, накинул на плечи шубу, поцеловал. Сел за руль и погнал до ближайшего храма так быстро, как только мог: вдруг передумает? Но Тарья куталась в шубу, молчала и смотрела на проносящийся мимо мир удивленными золотыми глазами, словно вспоминая все, что находилось за пределами монастыря.