class="p1">Ворота Александровской крепости отворились, едва крепостные завидели трёх всадников. Средь крестьян поднялось радостное воодушевление, и тихий шёпот вмиг разнёсся по всему двору.

Каждый крестьянин, что был занят делом, поднял взор свой, дабы углядеть, хоть вскользь, хоть мельком, прибывших – святого отца Филиппа и двоих спутников его, Ивана да Василия Колычёвых. То были племянники святого отца. Узнав, что Филиппа вызывает царь, бросились они отговаривать святого отца, да оставаться в Москве. Святой отец выслушал, но всё же не поддался уговорам. Поняв, что уж не переспорить, порешили князья, что будут подле сродника своего.

Как въехали они в ворота, не могли упустить то, с каким благоговением глядят на них запуганные крестьянские лица. Стояли они, босоногие, утруждённые, и всё не могли взгляду отвести от святого отца да спутников его. Не успели спешиться прибывшие, как конюх, прежде чем принять поводья, уж подставил руки Филиппу.

– Благослови, отче! – тихо взмолился он, и святой отец озарил его крестным знаменьем.

За сим зачарованно наблюдали и остальные холопы, точно бы само явление святого отца Филиппа было уж спасением их жизней. Премного слышал простой люд о старце, премного. Сам Стёпка-заика стоял поодаль, сгребая сено из-под ног царских лошадей, да поглядывал во двор, припоминая, как избавился он от своего недуга. Быстро молва прознала о чудесном исцелении, и редкий холоп не знал о добром милостивом старце. На слуху были и челобитные, с которыми Филипп не раз обращался к самому царю, и царь порой и внимал прошениям о милости, о прощении.

Уж было крестьяне мало-помалу да стянулись к конюшне, дабы поглядеть на старца воочию али и вовсе получить светлое его благословение, как в воздухе раздался громкий удар хлыста.

– Разошлись, поганцы! – раздался резкий бас.

Холопы тотчас же разбежались по наказам, по поручениям своим. Филипп поднял хмурый взгляд на приближающуюся фигуру Малюты.

– Проходу не даёте! – прикрикнул Скуратов, замахиваясь на холопа.

– Бьём челом, Григорий Лукьяныч, – молвил Иван, спешившись да будто бы собою заслоняя несчастного паренька, что уж спешно удрал – только пятки и сверкали.

Малюта усмехнулся, точно меряя взглядом юного князя. Махнув рукою, повёл их Григорий в светлую палату. Рынды с поклоном расступились, пропуская к государю. Сам же Иоанн встретил Филиппа едва ли не в дверях. Руки Иоанна медленно поднялись, сложившись около груди. Святой отец благословил царя, и тот уж отбросил всякую холодную величественность в облике своём. Иоанн обнял Филиппа со всем горячим радушием, коим полнилось сердце его.

– Спасибо, что явился, отче, – прошептал владыка, нехотя и плавно отстраняясь.

– О чём просит душа твоя? – задал вопрос Филипп.

Царь глубоко вздохнул и поглядел поверх святого отца на опричника своего, Малюту, да подманил жестом. Скуратов приблизился, почтенно склонив голову. Иоанн глубоко вздохнул, заложив руки за спиною, и принялся медленно прохаживаться по залу. Филипп бесшумно ступал подле государя.

– Ты прибыл с Соловков на службу мне? – спросил Иоанн.

Святой отец кивнул.

– За спасением души твоей, – молвил тот. – И с тем спасением всей отчизны нашей, Иоанн.

– Услышит ли Бог наш милосердный, ежели вознесёшь ты молитву за тех, кого рьяно чтишь душегубами? – спросил царь.

– Бог слышит всех чад своих. И твои молитвы, Иоанн, – ответил Филипп.

Иоанн замер и, опуская взгляд, коротко помотал головой.

– Нет, отче, – с горькой усмешкой молвил царь. – Призвал я тебя, дабы молился ты за слуг моих.

Филипп тяжело вздохнул. Его худые и узкие плечи заметно шевельнулись под рясой.

– Назови имена, – молвил Иоанн, кивнув на Малюту. – Сей же ночью Малюта пустится в Слободу да помилует каждого, за кого ныне вступишься.

Взор Филиппа озарился светлой радостью, и вместе с тем он точно дивился, взаправду ли он слышит сей приказ из уст государя своего.

– Князей Вятских помилуй, царе, отца и трёх сыновей, – молвил Филипп с поклоном.

Иоанн коротко кивнул.

– Кого ещё? – спросил владыка.

– Князей Смирновых да Алексеевых. Князя Димитрова и дочерей его. Князей Земянкина с престарелыми родителями его, князя Зуева с женою… – молвил Филипп, да умолк, заслышав тяжкий вздох.

То был Скуратов, скрестив на груди свои громоздкие ручищи.

– Запомнил, Гриш? – спросил Иоанн холодным тоном.

Голос государя пресёк любое дерзновение Малюты – опричник опустил взор и кивнул. Заметив ту покорность, царь унял ярость, поднимающуюся в его сердце.

– Кого ещё? – спросил Иоанн, вновь обращаясь к Филиппу.

Святой отец коротко кивнул.

– Князей Мировских, – произнёс святой отец.

Царь поджал губы, отводя взгляд в сторону, точно задумавшись об том, но затем мотнул головою и обратил взор на Малюту.

– И князей Мировских, – повторил Иоанн.

Григорий Скуратов покорно кивнул, да было видно, как слова Филиппа встали ему точно кость в горле.

– Али ты сам ещё кого припомнил? – спросил Иоанн, и хоть уста государя улыбались, от слов тех веяло угрозой.

Малюта мотнул головою, выжидая, как царь отпустит его, что вскоре и стало – Иоанн подал царский перстень. Скуратов припал к нему устами да пошёл собираться в путь-дорогу. В коридоре раздалось сдавленное ругательство, коему Иоанн и вовсе не придал значения.

– За чьи души молиться мне? – спросил Филипп.

За сими словами царь да святой отец уж приблизились к трону. Государев взор блуждал по сплетениям резным, собирая мысли воедино. Царь глубоко вздохнул, опираясь рукой на подлокотник. Тело всё сделалось непомерно тяжёлым.

– Всё я ведаю, Филипп, – молвил Иоанн, пересилив себя и вновь встав в великий свой рост. – Ведаю я, отче, не по сердцу тебе опричнина, пущай ты и перестал бранить их в своих проповедях. Злодеи они? Ежели и так, то всякий погром да всякое губительство учиняют лишь по моему приказу, и нет у них воли иной, кроме моей. Кровь на моих руках, не на их. Грехи их примет моя душа, не их.

Филипп молча внимал царской речи.

– Оттого молю тебя, – меж тем продолжил Иоанн, – не как слугу, но как доброго друга – помолись за братию мою, за опричников в дальнем странствии, за Фёдора да Афанасия.

Филипп склонился в поклоне.

– Сердце твоё всё ещё полно любви, – молвил святой отец. – Ежели и впрямь ты страшишься за судьбу ближних своих, не вели им казнить, не вели им погромлять, не вели им предавать огню дьявольскому всю землю нашу Русскую.

– А кто повелит моим врагам быть милосердным ко мне? К детям моим, к людям моим? – спросил Иоанн.

– Бог, – ответил Филипп. – Ежели не своими устами, так устами помилованных тобою, одаренных щедростью твоей.

Иоанн глубоко вздохнул, занимая свой трон. Владыка глядел на пол пред собою, блуждая полупустым взглядом по стыку меж каменных плит. Затем резкая да вертлявая мимолётная мысль сбила его и улетучилась, едва пробудив от странного