— Почему вы убили президента?

— Почему вы убили президента?

Он сообщил, что ему отказали в праве принять душ. Отказали в основном праве соблюдать гигиену. Охрана протащила его к двери кабинета.

Допросили, обвинили, выставили на опознание. Каждый раз, выходя из лифта, он чувствовал накал в коридорной толпе, влажный воздух вибрировал. Убийца, убийца.

В камере он обдумывал, как все обыграть. Это можно сделать по-разному. Все зависит от того, что им известно.

Он сидел в средней камере особо охраняемого блока в тюремном отделении. Камеры по обеим сторонам пустовали. В запертом коридоре стояли два охранника и непрерывно наблюдали.

Каждый раз приводя его в камеру, они заставляли раздеваться. Сидел он в одном нижнем белье. Боялись, что он может навредить себе с помощью одежды.

Койка, щербатая раковина, наклонная дыра в полу. Не унитаз. Приходилось все делать в дыру.

Они осмотрели его задницу. Пришли двое из ФБР, сбрили немного волос на гениталиях и тщательно упаковали в пластиковые пакетики.

Революция должна быть школой освобожденной мысли.

В комнате для допросов сидела полиция Далласа, Секретная служба, ФБР, техасские рейнджеры, местные шерифы, почтовые инспекторы, судебный исполнитель. Ни записывающих устройств, ни стенографиста.

Нет, у него нет винтовки.

Нет, он ни в кого не стрелял.

Он не тот человек, что на фотографии, которую нашли в гараже Рут Пэйн — мужчина с винтовкой, револьвером и левыми журналами. Фотографию, очевидно, подделали. Взяли его голову и приставили к чьему-то туловищу. Он сообщил, что работал в типографии и сам видел, как это делается. Единственное на снимке, что принадлежит ему, — это лицо, и неизвестно, откуда его взяли.

Он отрицал, что знает А.Дж. Хайдела.

Нет, он никогда не бывал в Мехико.

Нет, он не хочет детектор лжи.

Спросили, верит ли он в Бога. Ответил, что он марксист. Но не марксист-ленинист.

Было совершенно ясно, что они не поняли разницы.

Каждый раз, когда его вели вниз, он слышал по радио и телевизору свое имя. Ли Харви Освальд. Звучало крайне странно. Он не узнавал себя, когда имя произносили полностью. Среднее имя он использовал, лишь когда заполнял анкету, где для этого стоял пробел. Никто не называл его этим именем. Теперь оно звучало повсюду. Доносилось от стен. Его выкрикивали репортеры. Ли Харви Освальд, Ли Харви Освальд. Оно звучало странно, глупо, фальшиво. Все говорили о другом человеке.

Люди в «стетсонах» вели его обратно через толпу к тюремному лифту. Он поднял вверх закованные руки и сомкнул ладони. Лампы-вспышки и резкие вопли. Они выкрикивали вопросы без остановки, одновременно с его ответами. Лифт поднялся на этаж с камерами.

В тюрьме. Снова в каталажке. В кутузке. В тюряге. Свет мерцает, когда щелкают выключателем. До свиданья, мама.

Улицы, мокрые от дождя.

Курсы экономической теории по вечерам.

Он сидел в камере и ждал следующего допроса. Он знал, что уже поздно. Представил себе улицу Рут Пэйн, газоны и платаны. Лежит ли Марина в постели, напуганная, полная сожалений, думает ли, что должна была больше уважать его, замечать, насколько серьезны его убеждения? Хотелось позвонить ей. Он представил, как ее теплая рука сонно тянется к трубке из-под одеяла, доверчивое невнятное «алло», глаза все еще закрыты.

Никогда не думай, будто ты виновата, если виноват я. Я всегда виноват.

Теперь за ним снова пришли. Ли считал, что его отпустят, как только он расскажет им правильную историю. Как русские отпустили Фрэнсиса Гэри Пауэрса. Как отпустили профессора из Йеля, задержанного за шпионаж Сфабрикованное обвинение. Вертухай — слэнговое обозначение надсмотрщика.

Его отвели в зал для собраний на подвальный этаж. Четвертый раз за день они спускали арестованного вниз. Три раза выставляли на опознание. Теперь наступила полночь, и его привели на встречу с прессой для формальной беседы под наблюдением.

Ад и сумасшедший дом. Толпы оттесняли обратно в холл. Репортеры, только что прибывшие с Восточного Побережья и из Европы, все еще пытались пробиться, лица блестят от пота, галстуки развязаны. Заключенный стоял на сцене перед односторонней ширмой для опознаний. Руки скованы за спиной. Фотографы окружили сцену, передвигаясь вдоль нее боком. Репортеры кричали. Невнятный вой, напоминающий вдохновенный спич. Начальник полиции не мог войти в зал. Он пытался протиснуться с краю, расталкивая людей. Беспокоился за безопасность своего пленника.

Плотный мужчина пробирался через толпу, представляя далласским копам иногородних репортеров. Он протягивал новую визитку своего клуба. Кто это, как не Джек Руби? Он гордился своей визиткой — контур бокала шампанского и голозадой девушки в черных колготках. Простенько, но с шиком. Никто не возражал против присутствия Джека в зале. Он умел заходить в это здание с властным видом. Сейчас он разыскивал радиорепортера Джо Лонга, потому что в машине лежала дюжина сэндвичей с солониной — Джек привез их для команды станции «КЛИФ», которая собиралась до ночи делать репортаж об этой жуткой истории для потрясенного города. Вместо Джо он заметил Расса Найта, Скирду-Бороду, и даже организовал ему интервью, расчистил путь к сцене, чтобы Расе мог записать окружного прокурора для местного радио. Сегодня Джек играл роль корреспондента и информатора. Он полностью владел психическими реакциями. Приготовил карандаш и блокнот на случай, если услышит замечание, которое можно передать в «Эн-би-си».

Давайте, ребята, снимайте эту крысу.

Он поразмыслил и решил, что надо потом сходить в «Таймс Геральд» и узнать, как дела в наборном цехе. В машине осталась пробная модель доски-вертелки, и Джек подумал, не продемонстрировать ли ее людям, просто ради забавы. Обычно всем нравилось, как Джек крутит румбу, рекламируя свою доску.

Ужас сегодняшнего происшествия захлестнул его. Он начал всхлипывать, беседуя с репортером у дальней стены.

Спросите у хорька, ребята, зачем он это сделал.

Репортеры кричали, не переставая. Заключенный пытался отвечать на вопросы и делать заявления, но никто его не слушал. То был мятеж в полицейском участке. Слишком много народу, это опасно, и детективы решили прекратить пресс-конференцию, которая так и не началась.

Его отвели обратно в камеру. Он разделся до трусов и сел на койку, размышляя, шум зала все еще отдавался в его теле. Камера — основное состояние бытия, жестокая правда мира.

Можно обыграть по-разному, все зависит от того, что они смогут или не смогут доказать. Он вообще не поднимался на шестой этаж. Обедал в столовой. Жертва всеобщего заговора. Они готовились годами, наблюдали за ним, использовали его, создали цепочку доказательств из невинных фактов его жизни. Или можно сказать, что он лишь отчасти виновен, его подставили, чтобы снять подозрение с истинных заговорщиков. Нуда, он несколько раз выстрелил из окна. Но никого не убил. Даже не собирался производить смертельный выстрел. Никогда не хотел убивать на самом деле. Он лишь пытался подчеркнуть политический смысл. А убийство совершили другие. Устроили так, чтобы он казался единственным, кто стрелял. Приставили его голову к чужому телу. Придумали имя на документах. Сделали из него жертву исторического мошенничества.