На капоте машины участкового Типпита стояли белые холщовые туфли. Сотрудники отдела убийств недоумевали, что могут значить эти предметы.

Уэйн Элко сидел в последнем ряду центральной секции Техасского кинотеатра и смотрел черно-белый фильм под названием «Клич битвы»,[26]с Ван Хефлином и кучей незнакомых актеров. Прошло около часа, Ван Хефлин только что застрелил филиппинского бандита Атонга. Дело происходило чуть позже событий в Перл-Харборе, и Уэйн был уверен, что японцы готовятся совершить ночной набег на филиппинских партизан и их американских друзей. Под курткой он держал спортивный пистолет со стволом, сточенным до основания, и приделанным к нему восьмидюймовым глушителем. В зале сидят вразброс еще семь человек. Выстрел прозвучит, будто кто-то кашлянул.

На экране появилась партизанка в обтягивающих джинсах. Уэйн подумал, что Голливуд придумывает этих женщин, белых и обнаженных, специально для таких дней, для бездельников, прячущихся во мраке зала. Тут в начале прохода появился Леон. Постоял, чтобы глаза привыкли к темноте. Волосы всклокочены, рубашка выбилась из штанов, он выглядел испуганным и диким. Сел в третий ряд от конца. Во втором ряду от Уэйна и на четыре сиденья левее.

Спокойно, Уэйн. Не торопись.

Уэйн наблюдал за страхом и желаниями на серебристых лицах. Он ждал, когда шум на экране усилится, когда япошки нападут на партизанский лагерь с пулеметами и гранатами. Тогда он выберется из своего ряда, подойдет к Леону сзади, шепнет adios, нажмет рифленый курок, уже отступая в вестибюль.

Но нужно дождаться шума и криков.

Пусть напряжение растет.

Потому что в кино так всегда бывает.

Однако до этого не дошло. Минут через пять после того, как вошел Леон, открылась дверь на выход у сцены, и показались силуэты людей. Затем люди появились сзади, в вестибюле послышались голоса. Кто-то включил в зале свет, и Уэйн увидел, что полицейские как бы прочесывают проходы. Двое полицейских влезли на сцену и, поглаживая приклады, оглядывали зал.

Изображение погасло, звук замер.

Они обыскали двоих в нижних рядах. Теперь поднимались вверх по проходам. Несколько человек ворвалось через второй выход. На улице не умолкали сирены. Со сцены спрыгнул коп. Второй вытащил пистолет. Спокойно, Уэйн. К Освальду приближался коп с пухлым лицом. Леон встал и что-то сказал. Когда коп прошел к нему по ряду, Леон бросился на него. Сильно ударил по лицу. У того на голове крутнулась фуражка. Коп стукнул Леона, тот отшатнулся, скалясь от боли, затем у него в руке показался пистолет.

Все бросились к нему. Полицейские крякали, ударяясь коленями о сиденья. Первый коп и Леон сидя боролись за пистолет. Остальные ругались. Уэйн услышал щелчок и подумал, что кто-то взвел курок. На Леона набросились сзади, схватив за волосы и горло. Он чуть не оторвал нашивку с именем от рубашки одного из полицейских. Неуклюжая ожесточенная схватка все не заканчивалась.

У Освальда вырвали оружие и пытались надеть наручники. Ряды кишели полицией. Его немного побили.

Надев наручники, копы вывели его в проход. Некоторые все еще стукались коленями о края сидений, подбирая свои фуражки и фонарики. Освальда быстро выставили в коридор, толкая его со всех сторон.

Уэйн слышал голос Леона от дверей:

— Полицейский произвол!

Какое-то время зрители не знали, что делать. Потом те, кто стоял, вернулись на свои места. Кто-то крикнул:

— Свет!

Еще один парень повернул голову, посмотрел вверх и сказал:

— Свет, свет!

Все ждали на местах, слыша, как удаляется вой сирен. Похлопали. Затем Уэйн произнес:

— Свет!

Через пятнадцать секунд свет в зале погас, и кино продолжилось.

Люди довольно затихли. Уэйн ощутил их удовлетворение, что кино показывают снова. И не только это прокрутят до конца. Впереди еще второе, под названием «Война — это ад».[27]

Заключенный стоял в тюремном лифте, куда обычных людей не пускали. Четыре детектива втиснулись к крепким поджарым мужчинам в темных костюмах и галстуках, высоких ковбойских шляпах и с непроницаемыми лицами.

В коридорах вибрировала толпа беспокойных журналистов. Они ждали, когда заключенный спустится в комнату для допросов, на третий этаж здания полиции и суда. На тележках стояли телекамеры, на подоконниках висели провода, тянулись через кабинеты заместителей. Никто не проверял удостоверений личности. Репортеры занимали телефон и ходили в туалет вслед за полицейскими. По коридорам бродили неизвестные люди, обвиняемые из других отделов, свидетели других преступлений, туристы, пьяницы в рваных рубашках, кто-то бормотал себе под нос. Шумный сброд, путаница. Носились всяческие слухи. За информацией явились диск-жокеи, настороженно поглядывая и дергаясь. Какой-то репортер писал заметку в блокноте, прислонив его к спине начальника полиции.

Все принялись скандировать:

— Покажите нам его! Приведите к нам его!

Прошло несколько часов. Вдоль стен пустые лица. Люди в ожидании скорчились у лифтов. Все ощущали незавершенность, провалы, пустоты, незанятые места, обезлюдевшие вестибюли, нарушенные связи, темные города, оборванные жизни. Люди изголодались по новостям. Только новости могли восполнить их, восстановить ощущения. Три сотни репортеров в замкнутом пространстве, все жаждут получить весть. Весть — волшебное желание. Весть от кого угодно. С вестью можно разлиновать мир, мгновенно сотворить поверхность, которую увидят и потрогают сразу все люди. Телефонные звонки, едва не скандалы, затуманенные глаза, ощущение смерти, страшное горе. Жив ли Конналли? Цел ли Джонсон? Приведено ли в полную готовность стратегическое авиационное командование? Все начали чувствовать, что изолированы внутри этой старой муниципальной глыбы серого техасского гранита. Они слышали собственные репортажи по радио и переносным телевизорам. Но что им известно на самом деле? Новости совсем в других местах, в больнице «Паркленд», на «Борту номер один», на пятом этаже в голове заключенного.

Кто-то сказал, что его ведут. Группы зашевелились, будто рассерженные пчелы. Затем началась непременная давка, борьба за позицию. Когда он появился в дверях лифта, худощавый парень в наручниках, с распухшим глазом, небритый, все немного ополоумели. Припавшие к лифту журналисты подались назад, выставили микрофоны, все кричали, пытались добраться до него. По коридору прокатился вопль, волна энтузиазма. Кинокамеры гуляли над головами сопровождающих. Тем пришлось оттолкнуть несколько рук и протащить его к двери комнаты для допросов. Один глаз подбит, на другом веке царапина, рубашка болтается. Похож на парня, который вышел на улицу покурить. Но на лице вызов и упрямство. Мелькали вспышки. Телевизионные софиты припекали головы. Репортеры рвались вперед и вопили. В давке вокруг арестованного невозможно было вздохнуть. Все смотрели на него. Все кричали: