ехать в Совдепию началась выгрузка на берег. Благодаря мелкому дну пароходы не могли непосредственно подходить к пристани, и выгрузка производилась на баржах, медленно и нудно.

Из казаков, находившихся на «Решид-паше», изъявило желание ехать в Совдепию и осталось на пароходе 19 офицеров, 5 чиновников и 749 казаков; на «Дону» желающих ехать не оказалось.

К семи часам вечера выгрузка была приостановлена. Оставшиеся на «Дону» беженцы и лазарет были перевезены на берег Калоераки, где и выгружены на следующий день. Все же строевые части были размещены на Мудросском берегу. Начинался второй период «Лемносского сидения» донских казаков.

С прибытием генерал-лейтенанта Абрамова начальствование над группой из Донского и Кубанского корпусов, находившихся на Лемносе, было объединено в его руках, и все последующие сношения с французским командованием на острове производились уже непосредственно через него.

Штаб корпуса по-прежнему оставался на Мудросском берегу, а штаб группы, в числе девяти человек, разместился на полуострове Калоераки. Начальником штаба группы был назначен Генерального штаба полковник Ясевич175, а штаб-офицером для поручений Генерального штаба полковник Зайцов176, через которого и происходили все непосредственные сношения с чинами французского командования на Лемносе.

Ежедневно в десять часов утра у французского генерал-губернатора острова Лемнос, генерала Бруссо, назначался «рапорт» начальников различных отделов французского управления; к этому «рапорту» являлся и полковник Зайцов, который докладывал генералу Бруссо все текущие дела по штабу русской группы и тут же получал те или иные указания для доклада генералу Абрамову.

Нужно отметить хорошую постановку и налаженность работы во французском штабе – все ответы и распоряжения обыкновенно давались немедленно и притом, в большинстве, во вполне определенной форме, но только в присутственные часы (9 —12 и 14–17 часов); в другое время обращаться во французский штаб было бесполезно, ибо никто никого по делам службы не принимал. Все чины французского штаба, включая и генерала Бруссо, свободно говорили по-русски, чем и объясняется та легкость и непосредственность сношений французского штаба с русскими в лагерях (минуя русские власти), которые установились французами для более широкого распространения в русской массе французских требований и информаций в желательном для французского штаба направлении.

«Второй период» начался отчаянной атакой французов на казачьи позиции. Французы, обескураженные тем, что никто из казаков не пожелал отправиться ни в Совдепию, ни в Бразилию, ни перейти на собственное иждивение, и приписывая это всецело давлению со стороны русского командного состава, пошли на крайнее средство. «Как следствие моего приказа за № 1515, – говорил генерал Бруссо в приказе от 26 марта, за № 50, – будет произведен опрос всех казаков с целью выяснения желающих из них отправиться куда-либо. Чтобы обеспечить полную искренность, соответственно взгляду французского правительства, этот опрос должен быть произведен французскими офицерами, которые, в сопровождении небольших отрядов, посетят различные полки и соединения, спросят у людей, известен ли им приказ № 1515 и рассеют ложные слухи, которые уже распространены».

Очевидно опасаясь, что при опросе и «рассеивании ложных слухов» о Советской России французские офицеры могут подвергнуться различным неприятностям со стороны казаков, быть оскорбленными или даже избитыми, генерал Бруссо назначил для охраны каждого офицера отряд из 15 стрелков и четырех конных жандармов. Кроме того, порядок в лагере должен был поддерживаться особым отрядом из 20 матросов с французского стационера «Ова», под командой офицера. «Всякие крики или угрожающие жесты, – заканчивался приказ, – должны быть немедленно подавлены. Я укажу час, когда это запрещение будет снято». Однородные распоряжения были отданы и в Кубанском лагере.

Настало 28 марта, день опроса. Снова были выстроены полки, только теперь казаки и офицеры отдельно. Французские офицеры, майор Бренн, капитан Пере и капитан Мишле, обходили части, еще раз перечитывали известный уже приказ о распылении, о том, что они прекращают довольствие, и предлагали тем, кто желал бы поехать в Совдепию, выйти вперед. При этом в некоторых частях указывалось, что «люди, уехавшие в феврале, приняты советской властью и им не причинено никакого зла». О Бразилии говорилось как-то вскользь, а главное внимание было обращено на Советскую Россию. Говорилось также, что советская власть укрепилась, что восстания в большинстве подавлены или находятся накануне подавления, что слухи о голоде сильно преувеличены, что дальнейшая вооруженная борьба с большевиками ни в каком случае не будет допущена, что казакам скоро придется самим заботиться о своем пропитании и что тем из них, «кто не чувствует за собой особой вины перед большевиками», лучше всего вернуться на родину. Все это говорилось на французском языке и тотчас же переводилось на русский сопровождавшими французов переводчиками. Кое-кто из казаков обращался к французам с вопросами, прося разъяснений по некоторым пунктам приказа.

Перед этим начальники, разъясняя казакам приказ, говорили, что все «перешедшие на собственное иждивение», но не вышедшие из армии, то есть не уехавшие куда-либо и не переведенные на беженское положение, будут довольствоваться на средства Главнокомандующего, что в будущем явится возможность помощи со стороны американского Красного Креста, а затем и переезд в Балканские страны. В своих ответах французы говорили, что «в Балканские государства вас не пустят, кормить будет некому, а все заявления вашего начальства не соответствуют действительности и являются ложью».

Такие ответы и процедура опроса, носившего характер агитации, сильно понизили бывшее до того бодрым настроение казаков, упавших духом при виде кажущейся безвыходности своего положения, и среди них оказались желающие отправиться в Совдепию. Прежде всего, конечно, те, кто попал на Лемнос случайно, не был связан с армией узами многолетней борьбы и давно уже наметил возвратиться домой, но за ними потянулись и старые бойцы, ненавистные враги большевиков, причинивших им немало зла, и сами, в свою очередь, наделавшие большевикам много неприятностей.

С опущенными головами, ни на кого не глядя, точно стыдясь своего поступка, избегая взглядов остающихся, выходили они из рядов и становились в группу желающих ехать. Некоторые из них шли нерешительной походкой, все еще раздумывая, не переменить ли в последнюю минуту своего решения, а некоторые быстро-быстро, почти бегом, решившись – будь что будет. «Точно в воду бросаются, жизни себя решают», – говорили про таких казаки. И это было похоже на истину. Это происходило во всех полках, причем, как общее правило, больше всего казаков убывало из различных нестроевых частей и команд. Только в 10-м полку желающих ехать не оказалось, что отчасти можно объяснить тем, что все, кто задумал уже уехать в Совдепию, остались на «Решид-паше».

Всех пожелавших ехать, с вещами, под охраной стрелков, немедленно отводили на пристань, которая с утра уже была оцеплена французами. Вещи из палаток собирались и укладывались также под надзором французских стрелков. Французы зорко стерегли