предлагалось сообщить число людей, желающих ехать в Советскую Россию и Бразилию, причем указывалось, что в последнюю могут быть приняты только земледельцы. Собственно говоря, приказ этот сделался известным в частях еще вечером 25 марта. Из уст в уста, от казака к казаку, стоустой молвой разнеслось по лагерю – кормить бросают и роковое «Совдепия, Бразилия или собственное иждивение в Константинополе». Тяжелое, гнетущее впечатление произвел на казаков этот приказ.

Еще ранее, при первых записях в Бразилию, казакам не раз и подробно рассказывалось об этой далекой стране, с ее громадными, девственными еще степями и лесами, убийственным для европейца климатом и лихорадками. Ехать туда, за океан, значило обречь себя на долю белого раба, без сколько-нибудь реальной надежды возвращения на Родину, причем, что особенно пугало казаков, французы оговаривались, что возвращение на Родину может быть «только за собственный счет эмигранта».

Перейти на собственное иждивение также никто не мог за отсутствием каких-либо средств, и, естественно, оставался последний выход – Советская Россия, но ехать туда – значило для многих ехать на верную смерть в застенках чрезвычайки или от голода и тяжелых принудительных работ в концентрационных лагерях.

Что же касается офицеров, то для них ехать в Совдепию на смерть было единственным возможным выходом, так как в приказе прямо оговаривалось, что желающие ехать в Бразилию «должны быть обязательно земледельцами». Конечно, очень небольшой процент офицеров мог удовлетворить последнему условию, причем много и много офицеров были не раз раненные, искалеченные люди, всю жизнь свою проведшие на военной службе, отдавшие Родине и силы, и здоровье и конечно уж не способные ни к какому физическому труду. Им согласно приказу французов оставалось или нищенство и затем голодная смерть в Константинополе, или более близкая смерть – от руки большевиков. Иного выхода не было.

Да и среди казаков, прошедших горнило семилетней непрерывной войны, также немало было людей израненных, искалеченных и к труду не способных. «Воевали, воевали, – говорили они, – переранены, перекалечены все, кровь свою проливали, ихними же (французов) союзниками были, с Самсоновым ходили, – вставляли некоторые, – а теперь, значит, нас на зарез, к большевикам… За что же? Что жидам не подчинились?..» И много горьких слов говорили тогда казаки.

Всю ночь тогда не спали… Точно встревоженный муравейник, шевелился лагерь. Из палатки в палатку, к родным, знакомым, станичникам и хуторцам ходили казаки поговорить, поделиться горем и сообща обдумать, как быть дальше. Только под утро, перед рассветом, лагерь, казалось, затих.

Рано утром 26-го проснувшиеся казаки увидели в тумане залива стройные колоссы «Решид-паши» и русского транспорта «Дон». Это казаки чаталджинских лагерей прибыли на остров. Пароходы бросили якорь сравнительно недалеко от берега, и, когда с восходом солнца рассеялся туман, видны были усеявшие палубу люди, глядевшие на остров.

К 8 часам все части лагеря были выстроены в своем расположении. Понуро, с угрюмыми лицами, стояли казаки. Был прочитан приказ французов, к которому русское командование добавляло, что никаких разъяснений по этому вопросу, кроме того, что все едущие в Советскую Россию будут высажены в Одессе, оно дать не может.

Некоторое время в частях, да и во всем лагере, стояла полная тишина. Очень немногие из казаков, решивших еще в феврале ехать в Советскую Россию, неуверенно, точно стыдясь своего поступка, выразили желание ехать туда. Таких в то время на весь лагерь вряд ли нашлось более сотни. Казаки в нерешительности переминались с ноги на ногу и смотрели на пароходы, где, они знали, находился командир корпуса, который наверняка разъяснит им все и выведет из тяжелого положения. И действительно, с парохода «Дон» генерал Абрамов тотчас же съехал на берег, в лагерь Донского корпуса. На пристани он был встречен почетным караулом в составе сотни юнкеров Атаманского военного училища, со знаменем и хором трубачей, и прямо же с пристани направился к выстроенным полкам.

Точно электрическая искра пробежала по рядам казаков. Уже одно то, что комкор с ними, что они не брошены на Лемносе на произвол французов, ободрило их. Как и всегда бывает в таких случаях, тяжелая атмосфера разрядилась бурными взрывами. Дружным, несмолкаемым, громким и радостным «Ура!» встретили казаки своего любимого вождя, и уже в этом «Ура!» можно было видеть ответ французам.

Обходя полки, генерал Абрамов всюду передавал слова привета Главнокомандующего и заверения его, что войска во всяком случае будут получать довольствие и после 1 апреля. Как на единственный выход из создавшегося положения, генерал Абрамов указывал на запись по третьему пункту французских требований (переход на собственное иждивение), при этом еще раз подтверждая, что к словам Главнокомандующего надлежит относиться с тем же доверием, как относились мы и доныне. Эти бодрые слова были встречены казаками бурными криками «Ура, да здравствует Главнокомандующий!».

Командиром корпуса были обойдены все части лагеря в местах их расположения, и всюду обращение к ним со словами привета и заверение Главнокомандующего встречались частями с искренней радостью, как выход для нежелающих ехать ни в Совдепию, ни в Бразилию. «Ура!» перекидывалось из полка в полк, и скоро по всему лагерю, из края в край, гремело неумолчное, могучее «Ура!». Послышались звуки музыки. Это трубачи Атаманского военного училища играли Донской гимн и Преображенский марш. «Ура!» перекинулось и на пароходы. Далеким отзвуком послышалось у кубанцев. Так, неожиданно для французов, криками верности Главнокомандующему, армии и Родине ответили казаки на приказ о распылении.

Обход полков и слова комкора рассеяли все сомнения, страхи и тревогу. Казаки теперь знали, куда им идти, что делать, и выражали это криком «Ура!», могучим и единодушным. И здесь, на берегу, и на пароходах, и в далеком Кубанском лагере.

Отношения с французами

Французы, так великодушно оказавшие приют покинувшей родные пределы Русской Армии, с течением времени стали тяготиться своим гостеприимством и омрачили его рядом мер, клонившихся к распылению армии, и поступков, дискредитирующих авторитет ее командного состава. Если постепенно, шаг за шагом, проследить отношения французов к русским, то видно будет, что отношения все ухудшались и ухудшались и наконец перешли в явно враждебные.

Можно ли это объяснить тяжестью производимых ими расходов на содержание армии, влиянием левых парламентских групп, происками ли коммунистов или требованиями международной политики, покажет будущее, так как только вполне объективное историческое исследование может правильно осветить этот вопрос. В задачу же настоящего очерка входит лишь указание некоторых фактов, свидетелями которых были чины Русской Армии, и документов, имеющихся в руках командования.

С другой стороны, некоторые трения и инциденты между русским командованием и отдельными представителями французского командования можно объяснить только