— Не знаю… не знаю…

Долгая, тяжелая пауза. Шутки кончились, меня опять знобит, колотит. Поменялись роли в интервью. Допрашивают — меня.

— Помнишь, я задал однажды тебе вопрос? Ты нашел ответ?

— Нет.

— Ты говоришь неправду, — нехорошим голосом, с угрозой. Не простит лжи.

— Но я действительно… — И понимаю, что соврать не выйдет. Мне стало очень страшно.

— Чего же ты боялся?

— Не знаю… Какой-то слепой бездумной силы… судьбы или рока… Силы, которая может легко уничтожить меня. И вообще все на свете. Очень опасной и жестокой.

Абу Абдалла улыбнулся, приподняв уголки рта. Словно собирался подсказать мне правильный ответ:

— Ты назвал эту силу Богом, верно?

— Да… в общем-то, — сознался я, даже со стыдом, потупившись.

— Но ты же не веруешь, Искендер! — чуть громче обычного воскликнул он. С таким выражением, словно пулю всаживал в «яблочко».

— Я… да, то есть нет… не знаю… — Мысли путались, логические цепочки распадались на бесполезные звенья. Голова гудела.

— А почему эта сила так опасна? — с ласковой подковыркой, с ухмылкой, глубоко упрятанной в седые пышные усы.

— Она… трудно сказать… — Сбиваясь, запинаясь, я пытался подыскать нужные слова. — Потому что она не считается со мной. На меня ей наплевать. У нее свои планы, свои представления… Она творит что хочет. Ее невозможно понять, с нею нельзя договориться… Что-то очень чужое. Да, вот это самое главное — она чужая, сила. Из другого мира. Точно как вы сказали: Аллах нас не видит… Как мы не видим букашек, на которых наступаем подошвой. Даже иногда не знаем, что они могут ползать у нас под ногами. Другой мир, который нельзя сравнить с нашим…

— Ты говоришь красиво, — задумчиво, вполне удовлетворенный моим ответом, сказал Абу Абдалла и пригладил ладонью бороду. — Скажи, а почему эта сила должна считаться с тобой?

— Как — почему? Ну… я не знаю… потому что я способен чувствовать, потому что я — человек, наверное…

Он помолчал. Выдержал, как всегда, паузу — чуть дольше, чем принято в нормальном разговоре. За окном визгливо и резко орали бакланы, усевшись на карниз. Дрались изза какого-то куска. Небо все плотнее затягивало плотным туманным покровом. Еще немного — и посыплет мутной осенней моросью.

— Насекомые, которых ты убиваешь, тоже могут что-нибудь о себе мнить, — отрешенно прозвучали слова Террориста Номер Один в мягкой тишине уютного кабинета. Где книги так спокойно стоят за старинным тусклым стеклом.

— Но я не насекомое! — почти кричу я, словно чувствуя уже занесенную над собой рифленую подошву. С налипшими комками грязи, Ј клочками травы…

Скептическое, в ответ мне:

— Да?

— Да!

Снова — пауза. Сидит, полуприкрыв глаза, неподвижно, на коленях покоятся скрещенные бледные ладони. Спокойный, как Будда. Как камень. Глухо, из темной глубины внутреннего его, непостижимого для меня пространства, доносятся слова:

— Почему? Потому что тебе так хочется? Кто поделил мир на людей и насекомых, Искендер?

Знаю нужный ему ответ, но пожимаю плечами:

— Понятия не имею.

— Это сделал всемогущий Аллах. Он сотворил и муравья, который ползет по дороге, и твой башмак, и тебя, и дорогу… Но Неизъяснимый не положил разницы между ними. В глазах Аллаха все едино, и все — на своих местах.

Сейчас посыплются цитаты из Корана. Лучше искренне:

— Знаете, я не философ. Я трезвый человек, я не умею рассуждать обо всем этом. Если честно, я думаю, что философия, религия — просто человеческие домыслы. Я не готов спорить.

Не открывая по-прежнему глаз, не меняя позы:

— Ты споришь только с самим собой, Искендер. Я вижу истину так же ясно, как тебя сейчас… нет, еще яснее.

— И в чем же она, истина? — задаю вопрос даже не для себя, наверное. Для будущего интервью Си-эн-эн и «Форбс».

— В том, что Аллах непостижим. У него — девяносто девять имен, и каждое из них — бесконечность. Перед ликом Неизъяснимого нет ни добра, ни зла. Добро и зло — всего лишь оковы, которые он из милости наложил на людей, чтобы они, блуждая во тьме, не истребили сами себя. Аллах — полнота, которая вмещает все. Мы называем его ал-Мубди — Начинающий и ал-Му'ид — Возвращающий, ар-Рафи — Возвышающий и ал-Хафид — Унижающий, ал-Мухйи — Оживляющий и ал-Мумит — Убивающий, ал-'Афу — Прощающий и ад-Дарр — Вредящий, ал-Мани — Защищающий и ал-Мун-таким — Мстящий, аз-Захир — Видимый и ал-Батин — Скрытый, ал-Аввал — Первый и ал-Ахир — Последний… Истина выше дурного и хорошего, выше жизни и смерти. Пророк Иса учил абсолютному добру, но это лишь половина знания. Прекрасная, но половина. Поэтому Аллах послал Мохамма-да. Сердце, полное любви, — и меч в руке. Добро и зло, любовь и смерть. Страх и свобода. Истина всегда имеет две стороны, Искендер… Человек выбирает то, что ближе его душе, но не достигает полноты. Ты понимаешь меня?

Внезапно во мне созревает ответ, аргумент. Я думаю о Тане, о моей дочке, о себе… О нас, которых держит в заложниках вот он… и другие… с ядерными бомбами, с курсом доллара… Эта философия иезуитская, я долго искал в ней слабое звено, и вот оно, кажется, обозначилось. Открылось, проступило…

— Вы говорите о двух сторонах… Да, есть другая сторона. Я думаю о людях, которые пришли утром одиннадцатого сентября в Центр международной торговли. Об обычных маленьких людях. Не святых. Со всеми их слабостями, пороками… Они жили как умели, как им это удавалось… Бывали и добрыми и злыми. Занимались тем, что им казалось важным. Стремились к тому, что считали ценным. Муравьи — пусть будут муравьи. Пожиратели, потребители… Тени. Но если Аллах дал им жизнь, значит, у него были свои основания! Выходит, ему нужно, чтобы в мире были и такие — запутавшиеся, слабые, одинокие… Наверное, чтобы они могли что-то понять в своей жизни, им эта жизнь дана. Неужели вы думаете, что они не страдают? Не переживают трагедий? Не боятся смерти? Кто дал вам право убивать их?!

Выслушивает, кивает, словно соглашаясь. Затем открывает глаза, и в упор, как сразу из двух стволов, бьет мне в лицо невидимая картечь, заставляя отшатнуться:

— Неужели эти две колоссальные башни могли бы упасть, если бы не было на то воли Всемогущего?

— Но это софистика! — У меня перехватывает дыхание. Спазмы гнева, невыхаркнутые злые слова раздирают горло.

— Нет, не софистика. Когда ты просыпаешься утром и всем сердцем, всем разумом и телом вдруг понимаешь, знаешь, что Бог есть, ты начинаешь видеть мир по-другому.

Он налил себе в стаканчик остывшего чая, пригубил. Все такой же спокойный. Умудренный покоем или успокоенный мудростью. Седая холеная борода, темные зрачки прикрыты тяжелыми черепашьими веками. Темное лицо. Усталый. Ну кто он, кто же он?! О чем он думает? Как бы я дорого дал, чтобы прочитать сейчас его настоящие мысли… Меня ведь все равно не покидало ощущение спектакля. Продуманного до мелочей. Для будущего свидетеля в мире кафиров. Но отчего этот короткий разговор так вымотал меня? Почему я совершенно лишился сил, почему я постоянно ощущаю себя с ним на грани истерики? Какую власть он имеет надо мной? Почему я чувствую себя лягушкой, распятой на лабораторном столе, со вскрытым брюхом? Откуда это мерзкое, гадкое чувство, что он видит меня насквозь, читает, как открытую книгу, знает все мои тайны, знает обо мне нечто такое, чего я сам даже не знаю?.. Телепат? Экстрасенс? Изощренный, опытный психолог? Ведь он так говорит, так себя ведет, что правду от лжи отделить невозможно. Я критериев не чувствую, где правда, где ложь! Неуловимый, скользкий, вьется ужом — не ухватишься… Как ловко орудует словами, интонациями, паузами! Умный, не давит авторитетом, ни разу не процитировал Коран. Тонко дергая за ниточки, хочет, чтобы я сам сделал свои выводы. Выводы, нужные ему…