class="p1">– Значит, говоришь, ты травник… – повторил он. Паренёк кивнул. – И что ты мне прикажешь делать с тобою, а? Подумай сам. Ведь получается, ты последний, кто с Кинкашем говорил. Та девка, что припёрлась с ним перепихнуться, не в счёт – какие там, тудыть ей, разговоры… У дверей тебя, опять же, первым увидали, да ещё с дубинкой. Да драку днём с его ребятами затеял там при всём честном народе. Что скажешь? А?

– Не затевал я драки, – хмуро отозвался рыжий странник. – А что до посоха, так я всегда его ношу – нога у меня больная.

– Да, отговорка на славу! – усмехнулся Радулеску. – Здоровые бы так дрались, как ты… И где же ты был той ночью?

– Наверху был, в комнате.

– Один?

– Нет.

– Тоже с девкой, стало быть, – усмехнулся градоправитель. – Понятно – дело молодое… Как её зовут?

– Не помню, – помолчав, ответил странник.

– Что ж, и это бывает, – кивнул серьёзно Радулеску, вновь пошарил на столе и вытащил два пергаментных листа, исписанных неровными каракулями. Сощурился подслеповато. – Вот тут хозяин корчмы говорит, будто ты его вечером спрашивал, кто, мол, такой Кинкаш Дёже. Было это?

– Было, – кивнул тот.

– А зачем?

– Он сам перед этим меня отыскал, Кинкаш этот.

– Ага… Угу… – Градоправитель перебрал бумаги. – Верно. Вот и дружок его Кобор показал, что за тобой боярский сын вдогон отправился, в аккурат, значит, после драки… А потом вернулся, значит. И? Чего он от тебя хотел?

– Не знаю я. Не вышло у нас с ним разговора.

Градоправитель помолчал. Развёл руками.

– Что ж получается? Никто тебя не видел и не знает, поручиться за тебя некому. Говоришь, что родом с гор, а на валаха не похож. И тут тебя видели, и там – всюду нос свой сунуть ухитрился. В комнате тебя, конечно, не было… ну а если сговор? И ты в нём замешан? Стоял у двери на случай, если выскочит. А люди – вот они, – он помахал пергаментом, – озлобились. Чего я им скажу? Благодари Бога, что дверь была закрыта изнутри, а то я и не знал бы, что сказать им в оправдание твоё. Кто может подтвердить твои слова? Монах? Корчмарь? Продажная деваха?

Жуга молчал, понимая, что спорить бесполезно. Илие Радулеску встал и подошёл к окну. Некоторое время смотрел на улицу. Секретарь с показным усердием шуршал бумагами.

– Знаешь что, – не оборачиваясь, сказал наконец градоправитель, – недосуг мне сейчас с тобой цацкаться. Есть поважней дела. Шёл бы ты из города от греха подальше, покуда ещё можно уйти. Ты и этот твой приятель чокнутый, монах который. А то тоже, понимаешь, ходит, баламутит народ со своим дьяволом, тьфу ты, господи прости… Вот. Сутки вам даю, считая от сегодня. Увижу завтра вас – пеняйте на себя. Понятно или повторить?

– Чего уж непонятного…

– Ну, по сему и быть. – Он махнул рукой. Снял с пальца и оттиснул на дешёвом сером сургуче массивную печатку. – На, – протянул Жуге. – Отдашь десятнику, и стража у дверей тебя пропустит.

Странник кивнул, повернулся и направился к двери.

Про сорок менок, которые остались у стражников, он умолчал.

Так и так бы не отдали.

* * *

– Нет, вот ты скажи мне толком: с чего вдруг я должен уходить?! Чего я сделал, что бургомистр и меня с тобою вместе прогоняет?

– Оставайся, если хочешь, – буркнул Жуга и отвернулся, оставив вопрос без ответа.

Распухший нос Бертольда Шварца был красен, словно клюква, и разве только не светился в сумраке подвала. Монах умолк, глотнул из кружки. Глаза его бегали. Он никак не мог прийти в себя после событий прошлой ночи, а теперь узнал о новой напасти.

Идти под Жёлтое Колесо приятели не решились и, поплутав с полчасика по городу, остановили свой выбор на другой корчме – тёмном подвальчике с большим, аляповато нарисованным зелёным раком на вывеске. Раков тут, впрочем, не подавали, как и других порядочных закусок, да и пиво оказалось хуже. С утра здесь было малолюдно. От бочки из-под квашеной капусты невыносимо разило кислым – видно, приготовили, чтобы вынести, да руки не дошли.

Жуга, хмурый и невыспавшийся, в молчании цедил вторую кружку. Поводов для веселья и впрямь было маловато: деньги кончились. Тех менок, что остались, едва хватило, чтобы горло промочить.

Свет, льющийся в распахнутую дверь, закрыла тень, Жуга не успел оглянуться, как Влана уже сидела на лавке рядом с ними.

– Чего пришла? – нахмурился Жуга.

– Уф! Насилу вас отыскала! – Она порылась в сумке, выложила на стол большой пирог, луковицу и две пригоршни мочёных яблок. – Нате вот, поешьте, пироги ещё горячие. Знаю, что мало, но всё-таки…

Шварц ожил буквально на глазах.

– Еда! – Он истово перекрестился. – Благослови тебя Господь, девка! Надо же… Дай нож, Жуга.

Жуга рассеянно вынул из-за пояса и протянул свой нож с ореховой рукоятью. Повернулся к Влане:

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, – потупилась та. – Вот только извелась вся, когда вас стража повязала.

– Так она всех повязала, без разбору.

– Ну. Только прочих сразу отпустили, а вас до утра мурыжили. Чего сказали хоть?

– Если градоправитель не заберёт свои слова обратно, – вмешался брат Бертольд, – то мы уйдём из Маргена.

– А что сказал градоправитель?

– Он сказал: «Вон из Маргена!» А, чтоб тебя… Жуга! Держи пирог, чтоб не трепыхался…

Влана прыснула. Жуга, как ни был расстроен, тоже невольно улыбнулся, наблюдая, как монах орудует ножом. Поднял взгляд на Влану.

– Я там мешок оставил…

– Он у меня, я забрала. Возьмёшь потом.

Травник посветлел лицом, расправил плечи. Вздохнул с облегчением и потянулся за пирогом.

– С чем пирог-то?

– С рыбой. И что вы теперь делать надумали?

Жуга пожал плечами. Прожевался. Глотнул пива.

– А что тут поделаешь? Уйдём.

– Плетью обуха не перешибить, – чавкая набитым ртом, поддакнул ему Шварц и вновь атаковал середину пирога.

– А может, всё-таки останетесь? В такой неразберихе неужели будет кто искать?

Жуга выдернул нож из столешницы и криво усмехнулся.

– На хрена с огнём играть? Всё равно деньги кончились. А мне и жить здесь, кроме как на постоялом дворе, больше негде. Уходить нам надо, Вланка. Уходить.

Влана помолчала.

– Конечно, не мне вам советовать, – сказала она, – но всё же… Тот парень, которого убили, помнишь, что говорил на рынке? Радмил, Молинар и этот…

– Золтан Хагг?

– Ага. Зашёл бы ты к ним, вдруг помогут? Терять вам нечего. А уйдёте вечером.

– А у тебя голова варит! – хмыкнул брат Бертольд, доел кусок и облизал жир с пальцев. Повернулся к Жуге: – Что скажешь, Лис? Девка дело говорит. Пойдём?

Жуга помедлил, прежде чем