Дождь продолжал идти и на следующее утро, когда я повёл Матео и Хосе к старой пирамиде. Я ехал на лошади Матео. Отказавшись подняться на вершину храма, я остался у подножия пирамиды, держа поводья лошади и мула Хосе, пока мои друзья вдвоём взбирались наверх.

— Жутко, наверное? — крикнул я им. — Они вырвали у бедняги сердце, да?

Матео кивнул.

— Да, они вырвали сердце, а бездыханный труп оставили. — Он наклонился и снова выпрямился. — Вот! Посмотри сам.

И с этими словами испанец скинул что-то вниз. Оно приземлилось у моих ног. Это было тело мёртвой обезьянки.

Донельзя разгневанный, Матео спустился по ступеням храма, и я в ужасе попятился. Он погрозил мне пальцем.

— Если ты ещё раз явишься ко мне со своими глупыми россказнями про карлика, я отрежу тебе нос.

Аййя, оййя! Увы, придётся признать: при всём моём опыте, полученном на улицах Веракруса, я оказался неискушённым в житейских делах. Эти простые деревенские люди выказали себя куда большими обманщиками, чем любой lépero. Пожалуй, мне пора сматывать удочки. Мне очень не хотелось оставлять Целителя — как и доброго клирика Антонио, я любил его как родного отца. Но я боялся представить, что сделает со мной дон Хулио, когда ему сообщат о неудаче нашей миссии.

Я всё ещё размышлял о своих безрадостных перспективах, когда из хижины вновь вышла Мария.

Она бросила на меня выразительный взгляд и нырнула в кусты. Я последовал за ней, на этот раз будучи заинтересован не только в ауилнема. У меня возникла мысль отвести девушку потом к Матео, чтобы она сама рассказала ему о жертвоприношениях, в которых её дядя и брат участвовали вместе с науали.

Я прошёл не более ста шагов, когда вдруг услышал неподалёку шорох. Дядя Марии выскочил из-за дерева и преградил мне путь с обсидиановым ножом в руке. Я хотел бежать, но позади меня оказались индейцы. Меня схватили и повалили на землю. И пока трое удерживали меня, четвёртый занёс надо мной дубину.

И обрушил её мне на голову.

Индейцы привязали мои руки и ноги к длинному шесту и потащили меня в джунгли. Я был связан, как та пресловутая свинья науали. Даже рот мне заткнули кляпом, так что я не мог позвать на помощь. Поначалу я лишь смутно понимал, что меня куда-то несут, но сознание вернулось довольно быстро. Удар предназначался для того, чтобы оглушить меня, а не для того, чтобы раскроить мне череп. Мой труп индейцам не требовался: по их замыслу, мне следовало сознавать, что меня ожидает.

Шест опустили на землю у подножия пирамиды, и надо мной встал науали. На нём была маска из человеческой кожи, лицо какой-то предыдущей жертвы: беднягу освежевали и сняли с него кожу, чтобы её мог напялить жрец. Черты лица маска скрывала, но эти жестокие, дьявольские глаза и презрительно-насмешливые губы, несомненно, принадлежали моему старому знакомому.

Индейцы, окружавшие науали, были одеты в облачение воителей-Ягуаров, с клыкастыми челюстями зверей поверх голов, а их лица скрывали маски из шкуры ягуара.

Я крикнул им, что они трусы, потому что прячутся за масками, творя свои гнусные дела, но сквозь кляп мои слова прозвучали невнятно. Науали опустился рядом со мной на колени, открыл маленький мешочек и вынул оттуда щепотку какого-то вещества. Один из воителей-Ягуаров встал на колени позади меня и обхватил мою голову своими коленями, в то время как науали вложил вещество из мешочка мне в ноздрю. Я чихнул, а когда вынужденно сделал вдох, он побрызгал чем-то у меня перед носом.

Огонь пробежал через меня, огонь вспыхнул в мозгу. Ощущение было схожим с тем, испытанным в Теотиуакане, когда «цветочная ткачиха» дала мне возможность воспарить к богам. Потом огонь унялся, меня наполнило тёплое, приятное ощущение благости и любви ко всему окружающему миру.

Верёвки были разрезаны. Мне помогли подняться на ноги, и я встал со смехом. Всё вокруг меня — наряды индейцев, древний храм, даже зелень — сверкало ослепительно яркими красками. Я обхватил руками науали и крепко обнял его: мой дружелюбный настрой распространялся на всех.

Воители-ягуары окружили меня со всех сторон: безликие фигуры в накидках, головных уборах и масках. Увидев блеснувший у одного из них стальной клинок вроде тех, которыми вооружены испанцы, я весело потянулся к нему, но индеец отбил в сторону мою руку. Они взяли меня под руки и повели к каменным ступеням. Я пошёл охотно, бодро, довольный тем, что со мной друзья.

Мои ноги, казалось, двигались по собственной воле, я не имел над ними власти и, пытаясь взобраться по ступеням, спотыкался и падал, но мои друзья подхватили меня с обеих сторон и, поддерживая на каждой ступеньке, повели наверх.

Моя воля была порабощена колдовским порошком, но рассудком, несмотря на дурманную весёлость, я понимал, что на вершине пирамиды меня ожидает что-то страшное. На ум вдруг пришёл необычный рассказ, из тех историй о старых временах, ещё до Конкисты, что я слышал, пока дожидался Матео у трактиров. Одна индейская девушка, которую решили принести в жертву, оказалась умнее остальных: в основном люди не только не роптали, но даже считали это высокой честью. Так вот, та девушка сказала готовившим её жрецам, что если она будет принесена в жертву, то скажет богу дождя, чтобы он им дождя не даровал. Суеверные жрецы отпустили её. Я громко расхохотался при мысли о том, как проделаю то же самое.

На вершине я высвободился из хватки индейцев и огляделся по сторонам, озирая величественный пейзаж джунглей. Буйство ярких красок привело меня в неописуемый восторг. Разнообразные оттенки зелёного и коричневого, и всё это буквально светилось изнутри. Совсем рядом пролетела пёстрая певчая пташка, настоящая летучая радуга из жёлтых, красных и зелёных перьев.

Мои друзья снова обступили меня и попытались взять за руки. Я оттолкнул их в сторону и пустился в пляс, смеясь над их попытками остановить меня. Четверо из них схватили меня, двое взяли за руки и потащили назад. Когда я упал, индейцы подняли меня, поднесли к жертвенной плите и уложили на выпуклый камень таким образом, что моя голова и ноги находились ниже, чем грудь.

Мрачная мысль зашевелилась у меня в мозгу, я заподозрил неладное: видно, эти люди собрались причинить мне боль. Я стал вырываться из их цепких рук, но теперь вывернуться было уже практически невозможно. Науали навис надо мной, произнося нараспев заклинания и рассекая воздух обсидиановым ножом. Он опустил нож, разрезал на мне рубашку и разорвал её, обнажив мою грудь. Тут уж я стал дёргаться не на шутку, но мои руки и ноги были словно в капкане.

Перед моим мысленным взором возникла картина жертвоприношения: грудь человека вскрывается острым как бритва клинком, ацтекский жрец наклоняется, запускает руку в рану и выдёргивает её, зажимая в кулаке кровоточащее, ещё бьющееся сердце.

Заклинание науали становилось всё громче, пока не зазвучало как пронзительный рёв дикой кошки. Я буквально физически ощутил кровожадное вожделение обступивших меня со всех сторон индейцев. Взяв жертвенный нож обеими руками, жрец занёс его над моей головой.