О разном

Опять Н.К. говорит — все делайте сами и не спрашивайте Франсис. Пришла статья, написанная журналисткой для Brooklyn Eagle[237]: Н.К. и Нуця ее прочли, поправили до прихода Франсис, чтобы сразу отослать.

Получили письмо от Е.И. к Н.К. В нем она пишет обо мне: «Передай Радночке, что Ояна — для Америки, а Радна — для Звенигорода». Я бесконечно счастлива и сказала это Н.К. Но он эту фразу хочет исключить, когда будем читать всем письмо. Там сказано еще, что Е.И. много думает обо мне, просит меня радостно и твердо смотреть вперед, ибо каждый работник незаменим.

Н.К. говорит, что главное — следить, чтобы о нем хорошо писали в прессе как о художнике. Это главное, ибо у нас Музей. А о писателе, ученом и так далее — это неважно, что не пишут. Иначе скажут: у него великая мысль в картинах. Так для чего он марает полотно, писал бы лучше книги. Теперь важно писать о его искусстве, и писать ярко.

Статья из Brooklyn Times[238] очень талантливая, ибо в ней все: и большевизм, и Англия, и Христос — великий коммунист. Все это интересно.

[Н.К.] рассказал, как Буренин из «Нового времени» одно время каждую пятницу писал о Н.К., сравнивая его с Толстым, Горьким, Андреевым, [писал] очень плохо. Куинджи был этим очень огорчен и не знал, как это прекратить. А однажды Н.К. встретил Буренина в театре, подошел к нему и говорит: «И находятся же такие плохие люди, говорят, что я вам плачу за то, что вы обо мне пишете каждую пятницу». Тот весь вскипел, но писать о нем моментально перестал. Куинджи очень хохотал, узнав про это.

Н.К. разработал очень важный план — Юрию придется поехать к Таши-ламе в Монголию до поездки его домой в Кулу. Ибо с ним начать дело легче, нежели чем через банкиров здесь или [через] Россию. Это план огромной важности.

Беседа Н.К. Рериха с Хоршем

Утром Н.К. беседовал со мной — как ввести долг Логвану в кампанию. Невозможно собирать для него! С другой стороны, невозможно писать на каталоге «временная экспозиция». Значит, Н.К. не сможет никогда, никому продать своих картин. Все отдал, теперь приехал помочь всему, что могло бы развалиться, а Логван, [оказывается,] никакого дара не давал и хочет получить обратно деньги!

Затем Н.К. велел мне пойти смотреть квартиры.

Н.К. рассказал, что завтракал с Логваном и сказал ему, что директора занимают такие дорогие комнаты в Доме, люди будут говорить об этом, лучше нам всем переселиться из Дома. Луис ему сказал на это: «Да, вы правы, ибо люди спросят, а где живет профессор Рерих? А на 22-м этаже! Значит, он выбрал себе лучшую квартиру! Вы все видите, он — великий человек!» Н.К., услышав это, сказал: «Да, нам всем причитается по две комнаты, вот мы будем жить в другом доме, и за нас, за квартиры, будут платить. Наши квартиры будут сданы, и, вычтя из этой суммы на уплату за нас [наши квартиры], для Дома еще останется прибыль». Логван согласился с восторгом.

Мама позвонила в 12 ночи — видела два видения. Первое — Е.И. говорила Н.К.: «Папочка, что дети болтают!» Второе — Дедушка держал в руках конспект, составленный Юрием о научной станции, и обвел карандашом слово «estate»[239].

О сотрудниках

Н.К. говорил утром, что если у людей настолько забыто понимание Учения, что они должны начать с самого начала, с азбуки, тогда нам нужно обязательно переселиться и не жить в Доме.

Днем приехала Порума, Н.К. ее тем же начал охаживать, она казалась очень подавленной, не могла поднять глаз на Н.К., ибо он все время говорил про дурные мысли, с которыми мы живем и которые опаснее фактов и действий.

Вечером мы с Франсис зашли к Н.К., и он рассказал, что Лунсбери была у него, впала в транс, описала Сестру Ориолу, и что у нее было испытание, и что она его прошла сама. Она хочет остаться, и Н.К. ее оставил на наших условиях: сорок пять [долларов] в неделю, быть только библиотекаршей, потом быть, по предложению Порумы, коммивояжером, разъезжать, организовывать комитет, привлекать людей.

Затем Пор[ума] просила Н.К. остаться в Доме, а он сказал, что если до пятнадцатого сентября Холл не сдаст квартир, то мы увидим. Н.К. говорил, что у Франсис больше тонкости сознания, чувства и за это надо ей простить все: и забывчивость, и ненаписание статей, и взятие денег из кассы — и быть с ней друзьями. Ибо надо усилить наш фронт, как в битве, подвести к нам войска, дать им провианту и тем самым укрепить нас.

А про Енточку он сказал, что такая дружба: «Какая вы чудесная и какой дивный у вас ребенок» — может привести к тому, что она может стать приживалкой Пор[умы]. Так что Н.К. сказал Нуце направить ее на правильный путь. Затем он сказал про Поруму, что она много [бывает] одна, ничего не делает, [все время] с детьми и может и поглупеть. Вспомнил, что Е.И. говорила, что все няни — это вообще святые.

О разном

Утром пришел Н.К. и сказал, что эпизод с нашими квартирами забыт нами до 15 сентября. Мы не должны о нем говорить, но хорошо, что нарыв вскрыт, ибо лучше, чем [когда] он гноится, а потом [приходится] отрезать руку. Одно лишь надо помнить: когда вскрывается нарыв — иметь наготове перевязку. На время пока все хорошо. Про Ригу Н.К. говорит, что они в приготовительном классе, когда читал письмо Лукина ко мне. Главное — сделать 17 октября [днем] огромной важности, очень большим должен быть этот день.

В 10 часов дня поехали к Нетти в Scarborough [Скарборо]. По дороге Н.К. рассказал, как он применял тактику адеерза уже давно. Когда Боткин ему сказал, что он не позволит читать лекции в музее, а закроет его, Н.К. ему ничего не ответил, а уйдя от него, устроил собрание учителей, и вынесли резолюцию, по которой закрытый музей — не музей, а склад и поэтому им нужно строить свой. Эту резолюцию Н.К. на общем собрании прочел Боткину, и при этом Боткина начали прозывать хранителем склада. Тому поневоле пришлось взять назад свое решение.

Эмблема Мастер-института

Пропал день у Порумы — серо, скучно, они [Хорши] немного лучше, но все же натянуты. Приехали домой, стали на Беседу — получили серьезное Послание. Затем поехали в кинотеатр смотреть звуковое кино.

Н.К. находит, что очень полезно знать, кто живет у нас в Доме, ибо он [может быть] от спецслужб. Звуковое кино ему не нравится — это примитивно, но восторгаться первым граммофоном, первым аэропланом — это просто глупо. Потом Н.К. отметил, насколько картина Японии, их музыка, голоса, танцы — вообще Восток — тоньше Запада.