Эти молодые леди, мои праправнучки, приходят каждую неделю, полагая с присущей юности заносчивостью, что их визиты меня радуют. Думаю, что они вносят в реестр добрых дел свои милостивые посещения. Честно говоря, мне до них нет дела; они грубы и беспечны, ни намека на то изящество, которым обладали женщины в дни моей юности. Но мне кажется, что я должна быть признательна и за это, поскольку они – все, что осталось от моей семьи.

Дети мои давно умерли. Сын Фредерик ушел из жизни в возрасте двадцати двух лет – рана, которая все еще болит. Дочь моя тоже умерла молодой, в родах, как и моя сестра Полина. И малышка, которая убила ее – моя единственная внучка, – дожила лишь до двадцати четырех лет. Две ее дочери – все, что у меня осталось, но они носят имя своего отца, и в их венах течет слишком мало моей крови.

Стоит отдать им должное, они почтительны и, наверное, хотят поддерживать отношения с родными людьми, потому что остались сиротами: мать их давно умерла, а отца казнили во время Революции.

– Ну же, бабуля, – Елизавета устраивается на диване, комната сейчас омывается солнечным светом, – какие у тебя для нас новости? – Летом у нее свадьба, и я понимаю, что она, выйдя замуж, станет еще более несносной.

Иногда я всматриваюсь в их лица в надежде разглядеть черты своих сестер, но все напрасно. Младшая, Клара, своими манерами временами напоминает мне Диану – она так же смеется и качает головой. А когда Елизавета, скучая или на что-то отвлекаясь, накручивает на палец локон, она чем-то неуловимо становится похожей на Марианну.

Как же давно это было! Как быстро летит время!

Я вымученно улыбаюсь – это все, на что сейчас способна.

– Спасибо, милые мои, у меня все хорошо.

На самом деле это не так. Мне уже восемьдесят четыре, и все тело болит и ломит. Я пережила всех, кого знала в юности, и даже тех, с кем познакомилась в старости. Люди восхищаются моим преклонным возрастом или только делают вид, но никто не задумывается о моей душевной боли. Почему именно я должна видеть, как все, кого я люблю, умирают? Как тяжело скорбеть по стольким сразу! Почему одни, словно мотыльки, сгорают так быстро, а другие все коптят небо?

– А вы, милые мои, какие у вас новости?

Я, прикрыв глаза, слушаю Елизавету, которая щебечет о своей предстоящей свадьбе и грозится привести с собой своего кавалера. Клара рассказывает о платьях нового облегающего фасона, которые собирается носить летом. В своих глупых рубашках, которые они называют платьями, эти юные леди похожи на римлян.

Неожиданно я оказываюсь далеко от этой комнаты, далеко от лепечущих девушек. Мраморный двор в Версале. Облаченная в римские одежды, я вся дрожу от холода и нетерпения. Это было той волшебной ночью, когда Марианна познакомилась с королем, ночью, и все пошло наперекосяк.

– Когда-то я тоже была римлянкой, – думаю я и мгновением позже осознаю, что произнесла это вслух.

Елизавета наклоняется и снисходительно похлопывает меня по руке, потому что точно знает, что никогда не состарится и не станет такой глупой старухой, как я. Она изумленно смотрит на меня.

– Ну-ну, бабуля, не говори глупости. Ты не римлянка и никогда ею не была. Ты хорошо себя чувствуешь? Фрукты ела?

Моя служанка Софи приносит кофе и пирожные. Девушки разговаривают и едят одновременно, пьют кофе, стучат чашками, когда ставят их на блюдца. Кошмар! Мир стал груб и примитивен; иногда кажется, что распущенность в одежде и распущенность в поведении стали олицетворением всего самого гнусного, что есть в нынешней действительности.

Последнее время я часто о них думаю. О своих сестрах. Но мои воспоминания о них скорее приятны, чем печальны, хотя очень жаль, что их давно нет на свете. Все это было давным-давно, и мне кажется, что прошлая жизнь уже так далеко, что не верится, что я вообще ее прожила. У меня остались только письма, которые напоминают о том, что все происходило в действительности. В последние годы я особенно сблизилась с Дианой – после того, как остальные умерли, мы с ней прожили дольше всех. Первой ушла Полина, потом Марианна – обеих смерть забрала такими молодыми и так жестоко.

Луиза… Она умерла в день своего изгнания из Версаля. Но фактически ее смерть случилась намного позже, в 1751 году, после девяти жестоких лет одиночества и молитв. Я благодарю Бога за то, что она умерла счастливой. После смерти у нее на теле под простым платьем обнаружили власяницу, и мы поняли, что набожность ее – не каприз, а глубокое убеждение. Больше они с королем не встречались. Он, конечно же, узнал о ее смерти, но если и горевал, этого никто не видел. Жестокая кончина для женщины, которая искренне его любила, возможно, сильнее, чем все прочие.

После смерти Марианны необычная история Людовика XV и сестер Майи-Нель закончилась. Память о ней – и о нас, разумеется, – была быстро смыта стремительным потоком – этой прелестной мадам д’Этиоль, буржуазной рыбкой из леса, которая позднее стала маркизой де Помпадур и имя которой прочно вошло в историю. Она правила много лет, и Людовик любил ее до исступления. Он не хранил ей верность, нет, только не Людовик, не такой он мужчина, и ей пришлось повоевать, отваживая своих соперниц, в том числе, как это ни удивительно, еще одну Марианну де Майи, нашу кузину. Но вторая была лишь бледным подобием оригинала и продержалась не дольше, чем горит дешевая сальная свеча.

Когда умерла Луиза, остались только мы с Дианой, обе при дворе, и нам довелось пережить все перемены и потрясения. Малышка Дианы, наша новая Марианна, умерла, не дожив и до пяти лет. Из всех бед и страданий, которые выпали на долю нашей семьи, это, по-моему, самое жестокое. Ее смерть подкосила Диану, и я скорбела о ней: она была хорошей девочкой, в ее юной душе не было и грамма фальши. Она заслуживала счастья, в котором ей почему-то было отказано.

А Версаль не место для скорби.

В конце концов Диана удалилась от двора и в 1769 году умерла, тридцать лет назад. Что ж, жизнь пролетела, как одно мгновение. Она умерла еще при расцвете старого режима, как мы сейчас это называем, хотя прошло не так много времени, даже новое поколение не успело вырасти. На троне по-прежнему сидел наш Людовик; тогда еще не грянули перемены, не произошла Революция, мир не остановился и не завертелся вновь. Я рада, что Диана не дожила до этого и не видела, как мир, который она искренне любила, разлетелся на куски. Она умерла вовремя, и, хотя только Всевышнему известен час нашей смерти, иногда я жалею, что так долго живу.

Я пережила Революцию, которая потрясла всю страну, эту ужасную метлу, сметавшую все на своем пути, чтобы избавиться от пыли и грязи, которые накапливались столетиями. На самом деле даже те, кто, как и я, жили в золотой клетке, понимали, что перемены грядут. Но почему все так жестоко? Так кроваво?

Во время Революции меня заточили в тюрьму, а многие из тех, кого я знала и любила, погибли. Когда меня арестовали, мне уже было семьдесят восемь лет – можете себе представить? Стареющая вдова, вся в черном, которая дни напролет слушает, как служанка перечитывает ей старые письма, потому что ее глаза затуманены катарактой. Неужели я для кого-то представляла угрозу? И в чем моя вина? В том, что надоела революционерам бесконечными рассказами о своей молодости?