И вдруг он понял, что лампу никто не включал. Она горела всеэто время, просто днем свет не был виден, а с наступлением темноты затеплился,разгораясь все ярче по мере того, как темнело небо.

Он перевел дыхание…

Спокойно, спокойно. Надо разгадать эту ловушку… Возможно,так: хозяин еще днем уехал на вечеринку, на заседание клуба, на партию в покер…еще куда-нибудь, к черту-дьяволу, оставив зажженной лампу. Многие не любятвозвращаться в темный дом. В таком случае: почему перед уходом он не закрылокно? Он что, совсем не боится воров? Неужели всю свою коллекцию держит вкакой-нибудь пещере Али-Бабы, а сам живет с голыми стенами, или с двумякупленными на русской плазе постерами «Подсолнухов» Ван Гога — по обеимсторонам кровати, за восемьдесят долларов каждый? Но даже и в этом случае людивсе-таки запирают дом покрепче, уезжая так надолго.

Спустя час он решился. Времени на все про все оставалосьминут сорок, после чего надо было мчаться в аэропорт, если он не хотел опоздатьна обратный рейс: слишком многое там, в Риме, было задействовано, слишкоммногое запущено на игровое поле.

Вилла по-прежнему пребывала в абсолютном сонном покое, лишьзанавеска слегка колебалась в приоткрытом окне и тихо струились пальмы колкимиветвями, на которые падал желтый свет из окон соседней, роскошной трехэтажнойвиллы.

Под это шелестящее струение, под грозный пушечный «а-ах!»прибоя за спиной, он отделился от буйной поросли, темной дугой узорчатой тьмыминовал бассейн и взлетел по лестнице на террасу.

Прижавшись спиной к стене, мало-помалу стал бокомпридвигаться к окну…

Его гипнотизировала шевелящаяся в окне занавеска. Она однабыла живой во всем замершем темном доме.

Тишина… Если сейчас, едва он притронется к раме, раздастсятрезвон сигнализации, ему придется одним прыжком ринуться вниз и лететь, какошпаренному. И это будет совершенный провал, после которого вряд ли уже выпадетслучай — так долго и кропотливо выстраиваемый случай, инкрустированныйдесятками обстоятельств, неслучайный случай, упустить который…

Он легко коснулся рамы окна, будто холста с невысохшейкраской, и тотчас под дуновением ветра живая занавеска отозвалась и по-кошачьилизнула ему руку. Он отдернул пальцы, пережидая…

Наконец, ухватив щепотью легкую ткань, осторожно потянул еев сторону, открывая щель теплого персикового света, что ласково приглашалаприблизиться, заглянуть внутрь комнаты.

И он заглянул.

«А-а-а-ххх!!!» — грохнула с берега волна.

Спустя долю секунды (армейская грамота, ебаный-сержант-Цахи-вынувший-душу)он обнаружил себя пригнувшимся на корточках под окном, с «береттой», что каквлитая, сидела в окаменелой руке.

Что это было там в этой комнате мама что за ужас что закошмарный огромный вывороченный человек сидит там в кресле…

Ветер усиливался, и вновь занавеска со змеиным свистомпригласительно втянулась внутрь и сразу отпрянула: не заглянете-ли?

Вставай же, надо понять — что там произошло, а главное —когда произошло и как теперь с этим быть.

Он заставил себя подняться и вновь заглянуть туда, в нежноосвещенную преисподнюю.

За занавеской он увидел до оторопи знакомую комнату, почти вточности, разве что без изразцовой печи, повторяющую питерский кабинет АркадияВикторовича, только в совершенном беспорядке. Первым бросался в глазапростреленный затылок здоровенного черного бугая в голубой майке. Рухнув накровать лицом вниз, он там и лежал — да, именно под дешевым постером«Подсолнухов» Ван Гога, — разбросав по сторонам никчемно мощные накаченныеруки, не пригодившиеся Аркадию Викторовичу.

А в кресле — в том самом кресле, где сиживал, устраиваяплемянника в Лицей, Василий Львович Пушкин, сидел… да не сидел, а был сваленогромной переломанной кучей голый человек — мертвый, по всей видимости, ужемного часов.

С первого взгляда было видно, что его пытали — неестественноскрюченный, с задранным к потолку огромным подбородком, он будто тщился передсмертью заглянуть куда-то, где хранилась драгоценнейшая для него вещь.

Не веря своим глазам, Захар как зачарованный смотрел наобезображенное тело, не в силах отвести взгляда от запрокинутого, невероятногоподбородка: раздвоенного копыта дьявола.

Наконец отшатнулся, медленно, как во сне, спустился полестнице, дошел по песку до самой воды… и побрел прочь вдоль кромки прибоя,едва передвигая ноги.

С каждым шагом, удаляющим его от персиковой гасиенды, идтибыло все легче. Он ускорил шаги… и наконец побежал, глубоко, со свистомвтягивая в легкие ночной, насыщенный брызгами прибоя ветер.

Добежав до пустынного городского пляжа, разделся, вошел вводу и зашвырнул подальше «беретту», очки и наушники с плеером….

Теплая волна сбила его с ног, поволокла, надавала оплеух, ион поплыл, как в детстве, погружаясь с головой, выныривая, хватая воздухжадными, распяленными губами, подняв мокрое лицо к сияющему звездному небу,почти бессмысленно повторяя: «Вот и всё… вот и всё… вот и всё…»

В Мадриде он первым делом снял машину в маленьком филиалеагентства «Авис» на железнодорожном вокзале.

Там заправляла трогательная пожилая чета, которую мысленноон назвал Кощея Бессмертная и Василиск Прекрасный.

То, что они супруги, неуловимо чувствовалось по междометиям,полу-взглядам, полу-наклонам головы. Обескровленная и обесцвеченная, тощая,серо-седая, в слишком больших для нее очках, съезжающих на хрящеватый нос,женщина долго заполняла нужные бумаги, напряженно сверяясь по компьютеру —видимо, боялась напортачить. Зато Василиск Прекрасный был расслаблен,дружелюбен и слегка поддат. Немного помятый, с дивным взглядом синих глаз, онрадушно показывал машины и, стремясь получше объяснить дорогу, обрывал себя наполуслове, обнимал Захара за плечи, с энтузиазмом ворочал, похлопывал по спине,указывая огромными мягкими лапами прямейшее направление на выезд из города.

Насилу вырвался от них…

Он никак не мог успокоиться и проклинал себя, без концаперебирая ряд собственных ошибок, начиная с главной: с Люка.

Захар позвонил сыщику в Нью-Йорк той же ночью, едвадобрался, мокрый, до своей машины под эстакадой.

— Люк… — сказал он, стараясь унять ярость,сотрясавшую все его существо, ярость, вспыхнувшую в нем с той минуты, когда,сопоставив слишком говорящие детали, понял — что произошло. — Хочусообщить тебе, Люк, что господин Босота, с которым я собирался обсудить некуюискусствоведческую проблему, полчаса назад обнаружен мною убитым на своейвилле. С ним убит его охранник, и все это хозяйство тушится на медленном огне,с хорошими приправами, уже по крайней мере сутки.

Люк помолчал и, наконец, неторопливо произнес: