Он тотчас пожалел о своих словах, однако произнес их, и я не преминул этим воспользоваться.

— Что вас тревожит?

— Это трудно объяснить, сэр. И об этом очень, очень трудно говорить. Но если вы когда-нибудь решите еще раз меня навестить, я попробую.

— Я как раз собирался вам сказать, что хочу прийти снова. Скажите только когда.

— Рано утром я ухожу, но завтра в десять вечера опять заступлю на дежурство, сэр.

— Тогда я приду в одиннадцать.

Он поблагодарил меня и вместе со мной вышел на улицу.

— Я буду освещать вам путь белым фонарем, покуда вы не найдете тропинку, сэр, — произнес он каким-то странным голосом заговорщика. — Только смотрите не окликайте меня с тропинки! И когда подымитесь, тоже!

От того, каким тоном было это сказано, у меня кровь застыла в жилах, но я лишь выдавил:

— Хорошо.

— И завтра, когда придете сюда вечером, не окликайте меня, слышите? Позвольте на прощание задать вам один вопрос: что нынче заставило вас крикнуть: «Эгей! Там, внизу!» — когда вы меня приметили?

— Да бог его знает, — ответил я. — Просто хотел привлечь ваше внимание, вот и крикнул что в голову пришло…

— Однако вы произнесли именно эти слова. И они мне очень хорошо известны.

— Признаю, слова были те самые. Просто увидел внизу вас, вот и все…

— И других причин не было?

— А какие тут могут быть причины?

— Например, вам эти слова подсказала некая сверхъестественная сила — не посещало вас такое чувство?

— Нет.

Он пожелал мне доброй ночи и поднял фонарь. Я зашагал вдоль путей (при этом меня не покидало весьма неприятное ощущение, что сзади приближается поезд) и, наконец, набрел на тропинку. Подъем дался мне значительно легче, чем спуск, и вскоре я без каких-либо приключений добрался до гостиницы.

Решив не изменять данному слову, я ступил на вырубленную в откосе зигзагообразную тропинку ровно в ту минуту, когда далекие часы били одиннадцать. Сигнальщик ждал меня внизу с включенным белым фонарем в руке.

— Видите, я помню о вашем предостережении, — сказал я, когда наконец подошел к нему. — Теперь-то можно говорить?

— Разумеется, сэр.

— Что ж, добрый вечер, и вот вам моя рука.

— Добрый, и вот вам моя.

Поздоровавшись, мы вместе зашагали к его будке, вошли, затворили за собой дверь и устроились возле огня.

— Я тут подумал, сэр, — тихо, почти шепотом и подавшись вперед всем телом, проговорил он, как только мы сели. — Вам не обязательно повторять свой вопрос про то, что меня тревожит: я все помню. Вчера вечером я принял вас за другого — вот отчего мне было неспокойно.

— Из-за ошибки?

— Нет. Из-за того, за кого я поначалу вас принял.

— За кого же?

— Не знаю.

— Он похож на меня?

— Не знаю. Я не видел его лица: он прикрывал его левой рукой, а правой размахивал что было сил — вот так.

Он продемонстрировал мне этот жест — яростное, неистовое требование: «Ради бога, прочь с дороги!»

— Как-то лунной ночью, я сидел у себя в будке, — начал свой рассказ сигнальщик, — и вдруг услыхал крик: «Эгей! Там, внизу!» Я вскочил, открыл дверь, выглянул… Возле красного фонаря у начала туннеля стоял… тот, другой, махал, как я вам показывал, и при этом кричал во все горло, до хрипоты: «Эгей! Там, внизу! Поберегись!» Я схватил свой фонарь, включил красный свет и с криками: «Что такое? Что стряслось? Где?» — побежал навстречу. Он едва проступал из сумрака. Я бежал и все гадал, зачем он прячет глаза, а когда приблизился и хотел схватить за руку, он исчез.

— Скрылся в туннеле?

— Нет. Я кинулся туда, пять сотен ярдов отмахал, но так никого и не нашел. Поднявшись выше, посветил фонарем на стены: увидел цифры, которыми отмечают расстояния, потеки влаги на сводах арки, — и побежал прочь еще быстрее, ибо меня охватил смертельный ужас. Возле красного фонаря я остановился, осветил все кругом собственным фонарем, влез по железной лестнице на тот балкончик, спустился и, прибежав обратно в будку, телеграфировал в оба конца: «Получен сигнал тревоги. Что случилось?» С обеих сторон мне ответили: «Все в порядке».

Стараясь не обращать внимания на мороз, подирающий меня по спине, я объяснил сигнальщику, что привидевшийся ему силуэт не что иное, как оптический обман. Мол, подобные явления вызваны нарушением работы тончайших нервов, отвечающих за зрение, и известны случаи, когда пациенты с подобным недугом даже осознавали его природу и посредством экспериментов доказывали, что это не более чем галлюцинации.

— А касаемо крика, — добавил я, — прислушайтесь, пожалуйста, к завыванию ветра в этом рукотворном углублении. Он играет на телеграфных проводах, как безумный на арфе!

— Вы очень складно говорите, — отозвался сигнальщик, когда мы немного посидели в тишине.

Ему ли не знать о ветре и проводах: ведь он провел немало одиноких зимних ночей, прислушиваясь к этим завываниям, — однако он попросил меня заметить, что его рассказ еще не окончен.

Я извинился, и сигнальщик, коснувшись моей руки, продолжил:

— Спустя шесть часов после явления на линии случилась памятная катастрофа, а через десять часов из туннеля начали выносить раненых и погибших, причем проносили их как раз через то место, где я видел силуэт человека.

Меня пробила неприятная дрожь, но я все же сумел взять себя в руки. Совпадение поистине удивительное, согласился я: оставляет по зрелом размышлении глубокий отпечаток в душе, — однако не подлежит сомнению, что подобного рода случаи все же имеют место и необходимо принимать их в расчет, пытаясь уяснить для себя произошедшее. Впрочем, не спорю, добавил я (подумав, что он собирается предъявить мне ряд возражений), человек благоразумный, пытаясь осмыслить события своей жизни, редко принимает в расчет совпадения.

Он вновь попросил меня не спешить с выводами, так как рассказ его по-прежнему не закончен.

И я опять вынужден был принести извинения за то, что перебил.

— Все это, — сказал он, опустив ладонь на мою руку и скосив через плечо взгляд запавших глаз, — произошло год назад. Минуло шесть-семь месяцев, прежде чем я сумел отойти от пережитого потрясения, но однажды утром, на рассвете, когда я стоял у двери и смотрел на красный фонарь, мне вновь явился дух.

Сигнальщик умолк и пристально посмотрел на меня.

— Он вас звал?

— Нет. Хранил молчание.

— Махал вам?

— Нет. Он прижимался спиной к столбу семафора, закрывая лицо обеими руками. Вот так.

И вновь сигнальщик продемонстрировал мне жест призрака, выражавший глубокую скорбь. Подобные скульптуры нередко помещают на могилах.

— Вы подошли к нему?

— Я вернулся в будку и