— Я понимаю, — сказал Гай, — что тебе, вероятно, тяжело видеть, как некоторые молодые люди твоего возраста, которые уже самостоятельно зарабатывают деньги, могут позволить себе развлечения и собственную машину. Но ведь в конечном итоге твоя учеба окупится, разве не так?

Оливер пожал плечами. Подняв глаза, он поймал на себе пристальный взгляд отца.

— Ты уверен, что хочешь заниматься медициной, дружище?

— Разумеется, папа, — пробормотал он, отводя глаза. — А что мне еще делать?

Наступило короткое молчание. Затем Гай сказал:

— Я рад. Мы с твоей матерью гордимся тобой.

Можно было бы пригласить отца в паб, подумал Оливер. Смягчить его пинтой пива и доверительным разговором. Но прежде чем Оливер высказал свое предложение вслух, зазвонил телефон.

Гай взял трубку.

— Сильвия? Да. — Он вздохнул и посмотрел на часы. — Тогда через полчаса. Вряд ли это требует неотложной помощи, но на всякий случай я приеду. — Гай положил трубку. — Боюсь, мне придется поехать на вызов. Поговорим позже. Но помни, Оливер, нет ничего страшного в том, чтобы немного пострадать ради своих идеалов.

«Лицемер, — подумал Оливер, глядя на хрустальный стакан для виски и пачку дорогих сигарет. — Чертов лицемер». Но вслух произнес обиженным тоном, рассчитанным на то, чтобы вызвать у отца чувство вины:

— Ладно, папа. Раз не можешь помочь, не надо. Как-нибудь выкручусь. — И вышел из комнаты, с преувеличенной аккуратностью закрыв за собой дверь.

Мать проявила больше сочувствия и дала ему двадцать фунтов («Какая скупость со стороны твоего отца»); из гордости он не стал просить больше. Оливер уже начал сожалеть о том, что так рано вернулся домой. Все его лондонские приятели были так или иначе заняты: либо развлекались завидным образом, например, катались на лыжах в Австрии, либо трудились, устроившись на пасхальные каникулы в бар или на фабрику. Но перспектива таскать металлические болванки в литейном цехе ужасала Оливера еще больше, чем удушающая атмосфера Холланд-сквер.

Вечером в пятницу мать повела его с собой в оперу. Он терпеть не мог оперу и не понимал, как это может кому-то нравиться, но, не желая раздражать мать, держал свои мысли при себе. Скука ввела его в состояние почти полного оцепенения. Сидя в ложе, он чувствовал странную отрешенность от происходящего. Маленькие фигурки на сцене, исполняющие какой-то кошачий концерт, блестящая публика и даже сидящая рядом Элеонора — все, казалось, принадлежало к другому миру.

В антракте мать представляла его бесконечной череде своих знакомых. «Пенни, Ларри, вы ведь знакомы с моим сыном Оливером?» или «Саймон, Джун, это мой сын Оливер. Он изучает медицину». На что обычно следовал ответ: «Медицина?! Какой он способный!», после чего Оливера пристально рассматривали, как какой-нибудь необычный экспонат, выставленный в музее. Некоторые говорили: «Наверное, он пошел в отца», а Элеонора сухо возражала: «Скорее, в деда. Мой отец умер два года назад, но он был бы очень доволен успехами Оливера».

После спектакля мать привезла его на машине домой.

— Сделать тебе какао, дорогой? — спросила она, вставляя ключ в замок.

Оливер посмотрел на дом, на пустые глазницы квадратных черных окон. Внезапная волна паники застала его врасплох, и он чуть не задохнулся.

— Я, пожалуй, прогуляюсь, мама, если ты не возражаешь, — быстро проговорил он. — Мы так долго сидели в театре, надо размять ноги.

Не обращая внимания на обиженное выражение, появившееся на лице Элеоноры, Оливер повернулся и зашагал по дороге. Он шел быстро, не выбирая направления, пытаясь преодолеть мрачное настроение. Чем дальше уходил он от Холланд-сквер, тем легче становилось дышать. Чтобы сбросить груз родительской любви и ожиданий, нужно отвлечься, решил Оливер. Например, выпить в приятной компании. Но с кем? Насколько он знал, все знакомые разъехались или были заняты. Пойти в клуб в Сохо? У него слишком мало денег. И тут Оливер вспомнил о племяннице Фейт и ее застенчивом приглашении.

— Она же не в твоем вкусе, — пробормотал он себе под нос.

И пошел по направлению к реке.

На голых кирпичных стенах «Черной кошки» — маленького студенческого кафе — висели только рекламные афиши с названиями малоизвестных французских фильмов. Небольшой зал был заполнен столиками, накрытыми клетчатыми скатертями. Пройдя сквозь толпу и не найдя Элизабет, Оливер заметил лестницу, ведущую вниз, в подвальное помещение.

Он спустился и, остановившись на нижней ступеньке, огляделся. В комнате было темно, как в пещере. По периметру мерцали свечи. Единственная тусклая лампа освещала девушку с гитарой, устроившуюся на высоком табурете. Когда девушка допела песню, раздались аплодисменты.

Оливера окликнули по имени. Он увидел Элизабет и стал пробираться к ней меж столов и стульев. Ее глаза сияли в свете свечей. Она похлопала ладонью по табурету рядом с собой, и Оливер сел.

— Как здорово — я не думала, что ты придешь.

Элизабет радостно лепетала, глотая слова. На ней был мешковатый свитер и вельветовые брюки, похоже, те же самые, что и в прошлый раз. Люди, сидящие за ее столиком, были одеты примерно так же. Оливер, в своем смокинге, чувствовал себя несколько неловко.

— Извини за такой наряд. Я прямо из оперы.

— Бедняга. — Она скорчила гримасу. — Моя мама иногда берет меня с собой, но это скучно до зевоты. Давай я познакомлю тебя с остальными.

Она без остановки перечислила имена, которые Оливер тут же забыл. Глядя на людей, сидящих вокруг стола, он испытывал лишь презрение. Обтрепанные свитера, шарфы университетских цветов, значки с призывом запретить атомную бомбу. Такие серьезные. Такие скучные.

— Оливер будет участвовать в марше вместе с нами.

Бородатый мужчина бросил на него быстрый взгляд.

— Супер. Чем нас больше, тем веселее.

— Жанетта приезжает из Бретани, — сказал кто-то. — На ночном пароме, как и в прошлом году.

— А помнишь того парня, который приехал на велосипеде из Корнуолла? Он потом упал в обморок от истощения. Ему вызывали «скорую помощь».

— А я ехал на машине Джимми Партриджа. В Эндовере у нас сел аккумулятор, и пришлось ехать без остановки до самого Олдермастона.

— На эту Пасху будет самый грандиозный поход. Пусть политики призадумаются.

Оливер перестал слушать. Он не мог представить, что могло бы его так воодушевить. Ну, может быть, девушка, и то на время. Или новая машина. Но никак не смутная, аморфная, пустая идея.

Девушка с гитарой снова начала петь. Публика притихла. Мужчина, сидящий рядом с Оливером, негромко стучал по столу в ритм музыке. На Оливера накатила волна скуки, такая же отупляющая, как и в опере.

— Оливер? — Элизабет тронула его за локоть. — Ты как? У тебя такой скучающий вид.

Он моргнул.