— Ты уже передумала поступать в секретарский колледж?

— Я пока не решила.

Элизабет уселась на подоконник и принялась задумчиво жевать кончик прядки темных волос.

Фейт занялась сортировкой образцов.

— Ты же знаешь, что тебе не обязательно работать, Лиззи, — мягко сказала она. — Ты можешь жить дома, заниматься лошадьми в свое удовольствие. Или, например, давать уроки верховой езды.

Элизабет нахмурилась.

— Какая от этого польза — давать уроки маленьким богатым девочкам? — Она сжала кулаки. — Я хочу заниматься настоящим делом, тетя Фейт! Хочу, чтобы мир стал лучше! Тут показывали фильм про Индию… там бедные дети спят прямо на улицах… Это ужасно! Я могла бы поехать туда работать. Могла бы стать медсестрой.

— Индия очень далеко отсюда, дорогая, — терпеливо сказала Фейт. — Отец будет скучать без тебя. И потом, если ты хочешь работать медсестрой, сначала надо получить медицинское образование. Почему бы тебе не поговорить об этом с отцом?

Фейт нередко приходилось становиться своеобразным буфером между страстностью и идеализмом Элизабет и чрезмерной опекой Дэвида по отношению к дочери. Ей хотелось сказать Лиззи: «Не спеши, у тебя впереди еще столько времени», и убедить Дэвида перестать трястись над своей дочерью, позволив ей стать взрослой. Но она знала, что ни один из них не станет ее слушать.

— Три года! — вздохнула Элизабет. — Мне придется учиться целых три года! Когда я закончу, мне будет двадцать один год! Я буду старая!

Серая мрачная пуританская атмосфера Эдинбурга угнетала Оливера, и он тосковал по Лондону. Но там его неизбежно окутывала пелена апатии и раздражения. В прошлом году он накопил достаточно денег, чтобы провести пасхальные каникулы во Франции, а на эту Пасху оказался на мели из-за Мэри.

Отперев ключом входную дверь дома на Холланд-сквер, Оливер бросил чемодан в прихожей и прошелся по комнатам. На первый взгляд, за время его отсутствия ничего не изменилось. Но затем ему на глаза попалась куча старых газет на кофейном столике, невымытые чашки в раковине. Оливер, который терпеть не мог беспорядка, сразу почувствовал себя неуютно.

Он поднялся наверх. Дверь в кабинет отца была полуоткрыта, и Оливер заглянул в щель. Гай сидел за письменным столом и работал; перед ним была стопка бумаг.

— Привет, папа.

Гай поднял голову.

— Оливер! Как замечательно! Почему ты не предупредил, что приезжаешь? Я бы встретил тебя на вокзале. Входи. — Он неуклюже обнял сына. — Ты весь промок.

— Чертовски жуткая погода. — Оливер отстранился и снял плащ.

— Дождь льет всю неделю.

— А в Шотландии снег.

— Правда? Поздновато даже для Эдинбурга.

«Как это банально, — сжав зубы, подумал Оливер. — И типично по-английски. Проехать сотни миль, чтобы увидеть ближайших родственников и говорить о погоде».

Гай подбросил угля в камин.

— Иди к огню, дружище, тебе надо обсохнуть. Ты неплохо выглядишь, Оливер.

— Ты тоже, папа.

Ложь. Отец выглядел постаревшим. Постаревшим, усталым и неухоженным, как и весь дом. Оливер отметил его покрасневшие глаза и впалые щеки.

— Много работы, папа?

— Очень.

Гай указал жестом на заваленный бумагами письменный стол.

— А где мама?

— Ушла куда-то, — неопределенно сказал Гай. — Кажется, она работает в каком-то благотворительном обществе… что-то в этом роде… что-то музыкальное…

— В доме такой беспорядок!

— Правда? Я не обращал внимания. Видимо, горничная опять уволилась. Хозяйка дома одержала очередную победу, но теперь ей приходится работать за двоих.

Это была старая затасканная шутка: ни одна приходящая прислуга не задерживалась в их доме больше, чем на полгода. Оливер заставил себя улыбнуться.

— Хочешь виски? Сигарету?

Оливер покачал головой. Он не любил терять контроль над собой, а двух больших порций джина с тоником, выпитых в гостях у Фейт, оказалось достаточно, чтобы вызвать у него легкое головокружение. Курить же он бросил еще в шестнадцать лет.

— Не возражаешь, если я выпью?

— Конечно, нет, папа.

Отец плеснул на дно стакана виски и зажег еще одну сигарету. В комнате было душно, хотя и не особенно тепло.

— Как дела в колледже?

— Отлично. — Одна ложь громоздилась на другую. Оливер пытался вспомнить, что он изучал в этом семестре — все это казалось уже таким далеким. — Получил «А»[51]с минусом за реферат по сосудистой системе.

— Превосходно, Оливер, превосходно. — Гай явно был доволен.

Оливер сглотнул слюну и сделал глубокий вдох.

— Папа… дело в том, что…

— Ну, говори же.

— Дело в том, папа, что я немного поиздержался.

Гай подошел к письменному столу и вынул из бумажника десятифунтовую банкноту.

— Рассматривай это как запоздалую премию за отличный реферат.

Оливер набрал воздуха, словно приготовившись нырнуть в очень глубокий бассейн.

— Папа, спасибо за десятку, но дело в том, что этого недостаточно.

Еще не договорив, он понял, что выбрал слова, которые, скорее всего, вызовут недовольство отца.

— Недостаточно? Что ты хочешь сказать, Оливер?

— Это не позволит мне продержаться следующий семестр, — запинаясь, проговорил Оливер. — Мне пришлось заплатить за… — Он замолчал, пытаясь вспомнить, на что же потратил всю свою весьма не маленькую стипендию. Видимо, на Мэри. Мэри, которая скрашивала его пребывание в Эдинбурге в течение последних шести месяцев, но требовала множество дорогих подарков. Оливер думал, что влюблен в нее, но сейчас с трудом мог сообразить, как она выглядит: вспоминались только черные волосы, тусклые глаза и маленькие острые зубы. Его воспоминания о ней были отрывочными, как кусочки головоломки, которую никак не удается собрать.

— Оливер?

— Мне пришлось купить теплый свитер и еще кое-что из одежды… И книги…

— Содержание, которое оставил тебе дедушка, достаточно велико. Ты не мог потратить все деньги, отпущенные на семестр. Большинство студентов вынуждены жить на гораздо меньшие средства. Когда я учился в медицинской школе…

Голос отца звучал монотонно, и Оливер тут же отключился. Обо всем этом он уже слышал много раз. О трудностях изучения медицины в Средние века. О том, что не было угля для очага, что приходилось продавать последнее пальто, чтобы купить учебник анатомии Грея. Оливеру хотелось хлопнуть дверью и убежать. Но он не стал поступать, как обидчивый юнец, а заставил себя остаться.