Лес становился все гуще и темнее. Солнечные лучи окрашивали верхушки деревьев желтым и ярко-зеленым, не проникая вниз. Земля была сырой, а трава – мокрой от росы. Стволы сосен остро пахли смолой.

Сиур шел легким и быстрым шагом, он без труда ориентировался в густой чаще. Приятно было вдыхать чистый и влажный воздух. Где-то, невидимый, стучал по дереву дятел. Светлое небо терялось в вышине…

Внезапно лес поредел, – солнечные лучи заливали небольшую полянку, густо покрытую травой и цветами, посередине которой, на пологом холмике, одинокий, молчаливый и торжественный, возвышался большой деревянный крест. На поперечной перекладине креста висел, развеваясь на слабом ветерке, вышитый рушник.

Сиур остановился. Странное и жуткое безмолвие воцарилось вокруг. Даже дятла не стало слышно, – только шелест травы и рушника, длинные и широкие концы которого, плавно колышась, походили на крылья огромной сказочной птицы. Какая-то неизбывная, шальная, цыганская тоска разливалась в окружающем пространстве, охватывая властной рукой сердце странника… Он никак не мог стряхнуть томительное наваждение. Сам не понимая, зачем он это делает, Сиур отступил вглубь леса – и сразу же кто-то невидимый включил все привычные и родные звуки леса – стрекот кузнечиков, жужжание насекомых, пощелкивания и трели птиц. Снова застучал дятел, и зашумели деревья.

Сиур сел на поваленный ствол дуба, вокруг которого на земле валялось множество желудей, и закрыл глаза. В голове шумело. Он ни о чем не думал, и только видение креста, который странно парил над землей, постепенно меркло в его сознании. Солнышко приятно пригревало, большие лесные муравьи деловито сновали по стволу; сильно и горячо поднималась к лицу волна душистых запахов, от приторно-сладких до горьковатых, перемешанных с мятой и тимьяном…

Преодолев оцепенение, Сиур резко поднялся, подчиняясь внутреннему порыву вернуться к месту, где он увидел крест. Долго блуждал он туда-сюда, то выходя на освещенные солнцем, жаркие полянки, то углубляясь в сумрачную прохладу лесной чащи. Креста не было. Он словно испарился, улетел на своих рушниках-крыльях, вышитых черно-красным крестом.

– Что это было? Куда я забрел? – спрашивал Сиур сам себя, кружа по лесу в бесплодных поисках. Он видел, что солнце стояло уже высоко над верхушками сосен и елей, проникая почти до самой земли, покрытой слоем прошлогодней прелой хвои, но никак не мог выйти из этого навязчивого круга. – Что со мной? Куда и зачем я иду? Влекомый какими помыслами? Что я надеюсь найти в этой чаще, полной прохладного сумрачного молчания? Здесь покой… в который я хочу внести беспорядок и волнение… Зачем?

Он снова увидел то самое бревно, на котором сидел, со все так же снующими по нему муравьями, остановился и задумался. Очевидно, он сделал большой круг, вернувшись туда, откуда шел. В лесу так бывает. В его сознании всплыло лицо Тины с ее темными, полными ожидания глазами… Она смотрела строго и требовательно, не сочувствуя, но принуждая его к чему-то, что было неимоверно тяжело для него. Ему хотелось спать, – лечь и уснуть среди пахучих трав… Она же не давала ему забыться.

Совершая неимоверное усилие над собой, Сиур пошел прочь от душистой полянки, не выбирая направления, а положившись целиком и полностью на свою интуицию. Идти становилось все легче и легче. Ноги, словно налитые свинцом, приобрели былую упругость и силу, дыхание очистилось от паров травяного дурмана, назойливый шум в голове постепенно стих, и Сиур почувствовал себя свежим и бодрым, как будто он только что свернул со спящей улочки на широкую лесную тропинку. Словно вынырнул из сонной глубины. Свет и яркие краски ударили в глаза, грудь наполнилась прозрачным воздухом, а ноги сами вынесли его на большую широкую поляну.

Посередине поляны стоял резной деревянный домик. Сиур вошел и сразу услышал журчание воды. Лечебный источник! Так вот он какой! Из-под земли бил холодный ключ, который превращался в довольно широкий полноводный ручей. Внутри домика висели на стенах несколько ковшей, на гвоздиках – множество эмалированных и жестяных кружек.

Сиур снял деревянный ковш, наполнил его водой из источника и выпил. Вода играла на бревенчатых стенах светом и тенью, ее тихое, нежно-монотонное бормотание успокаивало. Он почувствовал, как тело наполняет не дурманная тяжесть, а удивительная прозрачная легкость, необыкновенная свобода и ясность мыслей…

– Человеки обложены плотью, которая подлежит необходимым законам природы, и не могут иметь Ангельского бесстрастия!

Сиур вздрогнул и обернулся. На пороге домика стоял длинный костлявый высохший старик, весь в черном, кивая непокрытой головой с белоснежными прядями волос, покрывающих сутулые плечи. Лицо его было все в глубоких морщинах, а глаза ясные и голубые, как небо.

– Видишь ли бездну милосердия Божьего? – вопрошал старик, уставившись на Сиура немигающим взглядом.

– Вижу. – Сиур, в свою очередь, с интересом рассматривал неожиданного гостя. Хотя, скорее, он сам был гостем и в этом лесу, и у этого источника. – Кто ты?

– Сын человеческий, подобный тебе, – ответил старик с достоинством.

– Ты живешь здесь?

– Господь милосердный снисходил к немощи природы человеков, так и я готов снизойти до тебя, неведомый странник. Но прежде я хочу знать, грешен ли ты?

Старик прошел внутрь домика и уселся на широкую деревянную скамью у стены. Такие скамьи стояли вдоль всех стен. Он поправил на своей тощей груди потемневшее от времени деревянное распятие и приготовился слушать.

– Исповеди он моей ждет, что ли? – подумал Сиур без раздражения, а просто с легким недоумением. – Так это будет весьма долгая история!

Он усмехнулся и ответил, глядя прямо в голубые глаза старика.

– Грешен! Скрывать не буду. Да ведь ты, небось, насквозь видишь? Чего ж спрашиваешь?

Седовласый дед взволнованно пожевал губами, «Ангельским бесстрастием» он тоже не отличался.

– Спаситель тебя, самого виновного, делает судьей над самим собою. Он как бы так говорит: какой ты сам произнесешь о себе суд, такой же суд и Я произнесу о тебе.

– Что ж, мне себя вовсе не судить? Иначе и Бог меня осудит? – Сиур не совсем понимал, чего хочет от него старик, но говорил прямо и открыто. Он никогда не лгал и не хитрил без особой на то нужды. Притворяться ему было ни к чему, а когда приходилось, то он это делал без удовольствия.

– А ты строго себя судишь в бесчисленных грехах своих?

Сиур вздохнул, секунду подумал и ответил честно.

– Нет.

Старик улыбнулся, множество морщинок у глаз собрались и придали его лицу радостное и беззаботное выражение. Казалось, ему понравился ответ незнакомца.

– Господь человеколюбив, и Он мог бы и без твоего дела простить тебе все грехи, но Он хочет и в этом благодетельствовать тебе, во всем предоставляет тебе случаи и побуждения к истине и самостоятельности суждения… Он говорит: возлюби себя. Ибо если не можешь этого, как возлюбишь ближнего своего? Будет ли Господь внимать нашим прошениям, когда мы сами не жалеем себя там, где все в нашей власти?..