– Окей. Можно пока подумать над этим фрагментом. В какой-то момент я снова перестал понимать, даже в этот раз. Не понимаю, в чем дело, как так получается.

– Оно немного изменяется, каждый раз. Без понятия, как он этого добился, но это факт.

– Ладно. Где-то здесь была нить, разве нет? Ну же, давай поищем ее. Смотри внимательнее. На чем все оборвалось?

– Питер стреляется, автор уходит прочь.

– Что потом случилось? Ну, мы вернулись в подвал, к дьяволу и драматургу. И пошел какой-то бред.

– Про собаку не забывай.

– Да-да, собака и девочка. И таблетки эти, что они там значат? Что это такое?

– Какой-то наркотик, я так понимаю.

– А при чем собака?

– Ты как будто первый раз. Пес должен появиться в нужный момент, это дальше будет. Забудем пока про него.

– Ладно. И что этот наркотик делает? Какой эффект?

– Ну, если шкатулка – снов, то таблетки, наверное, погружают в сон.

– То есть, он просто перенес эффект от прототипа, который ему дали перед захватом, в модель. Почему тогда бог и странник умерли, когда им это вкололи? Почему Питер до сих пор был жив? Нет, тут что-то не то. А помнишь, странник что-то сказал о людях, мол, они какие-то не такие? Вот что он имел в виду?

– В этом фрагменте люди становятся… Да ну тебя, посмотри в пособии, там это есть. Глава сорок вторая, пункт не помню.

– О, кажется, его вытащили.

– Кто бы сомневался. Знаешь, я уже начинаю мечтать, чтобы он все же откинулся.

– Да ну тебя нахер. Представь, что будет, если нужный фрагмент найдем мы?

– Ладно-ладно. Я слышал, что заявилась проверка от руководства, и босс там сейчас потеет с избранными материалами. Надеюсь, они не заметят этот маленький сбой. В любом случае, нам нужно начинать загружать контрольный, питание пошло. Давай, стартуем.

– Так-с, где эта кнопка? Сто лет не пользовался. А, вот.

– Ну, поехали.

Не находясь “здесь”, нельзя понять, что “это” такое, нельзя даже сказать, что “это” – место, внутри человека или во внешнем мире, или вне его, или какое-то конкретное состояние психики, или доступная для понимания, осмысления и анализа проблема, комплекс ощущений, восприятие или свойство, часть чего-то или нечто целое, причина или следствие, происходит “оно” только в текущий момент или же было и будет с тобой всегда; никак точно не определить общую для всех случаев “симптоматику” и течение “болезни”, не сравнить с чем-то, не зафиксировать, не выспросить и не выпытать, не представить себе реальную глубину чьего-то субъективного ощущения “этого”, не описать, не уловить, ведь самое жуткое здесь – абсолютное, тотальное и непроницаемое одиночество заключения там, куда по определению никому больше не попасть, не понять, не поверить, потому что никто не может проникнуть в чужую голову и пережить тот же субъективный опыт, так что одиночество внутри никогда не закончится, пока твой разум заперт в этой ловушке, и можно сколько угодно кричать, менять все вокруг себя, сопротивляться, искать помощи, пробовать что угодно – но до тех пор, пока мозг работает естественным образом, не стимулируемый искусственно химией извне – которая рано или поздно перестанет действовать – до тех пор и будет продолжаться “оно”, пеленая каждый мозговой импульс в апатию, бесконечные слои рекурсивной мучительной рефлексии, страх, злость, бессилие, отвращение, испытываемое к каждому атому всего вокруг, отчуждении от себя и от мира, болезненной бесчувственности, оглушенности и слепоты; вплоть до момента, когда любое твое дальнейшее действие, слово или мысль кажутся мучительными, прожитыми миллион раз, тупиковыми и несовместимыми с человеческим уровнем предельных ощущений, несовместимыми с сохранением рассудка и связи с реальностью в том виде, когда еще можно сказать, что это остатки чьей-то личности, а не зацикленная абстрактная агония, раз за разом переживающая все более невообразимый опыт безумия; а потом и дальше, открывая все новые пределы невозможного ужаса проникновения во все и проникновения всего в тебя, и внутрь, и наружу, ощущая каждую мельчайшую частицу всего сущего – и отдельно, и в целом – враждебной и невозможно чужой, отталкивающей, причиняющей что-то настолько далекое за гранью психической боли, что нет смысла описывать невозможность описания его степени неописуемости, являющей собой лишь одну из бесконечного числа граней “этого”, непостижимого и необъяснимого, иногда ослабевающего – лишь чтобы, дать краткую надежду на спасение, веру, что “оно” ушло, за которую ненавидишь себя, потому что знаешь, что “оно” вернется, потому что так уже было, и “оно” вновь возвращается, чтобы и дальше жечь мозг огнем, который может погасить только смерть этого мозга, чтобы и дальше разлагать личность и психику заживо, пока от них не останется пустая оболочка, чтобы и дальше пытать воображение фрактальной какофонией расщепления реальности на все более неописуемые системы, не расщепляться вместе с которыми нельзя, чтобы и дальше забирать все больше человеческого у человека, делая все для него недосягаемым и его – недосягаемым для всего кроме замкнутого умножения изолированных энтропийных систем отторжения от порядка и нормы, пока “оно” не прервется, временно – потерей сознания, комой, внешним воздействием на нейрохимический баланс и другие характеристики мозга, или окончательной смертью – так или иначе, чем-то извне этой извращенной, порочной и жуткой пародии на восприятие мира, которую невозможно покинуть изнутри и по собственной воле.

Грифоны – величественные животные. Их даже немного стыдно называть животными или птицами, так что лучше назову их “существами”. Конкретно этот был просто огромен, белоснежно-рыж (белым он был в той части, которая досталась от орла, а рыжим – в львином отсеке) и весьма своенравен – Питеру было довольно сложно удержаться на его спине, ведь существо то и дело встряхивалось в полете, словно его раздражали два прицепившихся к нему человека, и он был не прочь сбросить их. Питер даже боялся представить, как Мэри-Кейт умудрилась в первый раз оседлать его – да что там оседлать или поднять в небо – хотя бы подойти на расстояние удара клювом или лапой! Впрочем, когда он смотрел назад, она создавала впечатление беспечного пассажира – хоть и обхватив его спину руками, она все же поворачивалась, оглядываясь по сторонам, вверх и вниз, подставляя лицо порывам ветра, несущего с моря свежесть и прохладу.