…Я так и не понял, что же мы с ним не поделили, но в тот момент, когда я выходил первым на улицу, во дворик рядом с баром, каждая частица меня отчаянно желала искалечить этого человека как можно сильнее. Я был еще достаточно трезв, чтобы контролировать свои мысли, но они так и норовили высвободиться – и несколько раз это сделали, что в итоге и стало искрой для начала драки. Драка была, конечно, ни разу не кинематографичная – быстрые движения и удары первые пять секунд, а потом просто возня, неуклюжая борьба, сопение, беззубые словесные выпады, еще несколько ударов – и никакого победителя, ведь, как это обычно и бывает, какие-то здравомыслящие люди полезли нас разнимать. Через пять минут я сидел на качелях в соседнем дворе, потягивал апельсиновый сок из картонной упаковки и зачем-то потирал левую часть лица, словно надеялся на целительную силу своих прикосновений. В конце концов я нашел на крыше ближайшей машины относительно чистый снег, слепил из него огромный снежок и приложил к скуле. На часах уже было полдвенадцатого, но домой мне возвращаться не хотелось – ни в одно из мест, что я мог сейчас назвать домом. Где-то меня ждала пустота и темнота, где-то были люди, но мне не хотелось никуда идти. Телефон то и дело всхлипывал сообщениями, а снег таял на лице, смешиваясь с неожиданными слезами. К чему они сейчас? Я знаю и помню все, но в этом нет ничего хорошего. И плохого тоже нет. Как-то так получается, что я живу будто бы только в холодное время года, проводя весну и лето в спячке, и сейчас для меня постепенно заканчивается очередной сезон жизни – и приближается новый виток забытья. Мне для этого осталось лишь несколько десятков раз нажать на экран телефона, потом подождать минуту-две, нажать еще раз и подождать еще – от нескольких минут до одного-двух дней. И вскоре после этого вновь наступит долгая кома, из которой выйти получится только при большой удаче. Но все это, похоже, неизбежно, ведь жизнь зачем-то движется по спирали, вынуждая меня переживать одни и те же ситуации раз за разом из года в год. А кто я такой, чтобы спорить с жизнью? Ну что ж, начнем. Я набираю нужный текст, а другой я засыпаю на детских качелях в одном из дворов в центре города. В небе расцветают вспышки салютов, люди радуются наступлению нового года, и я тоже радуюсь чему-то, улыбаясь сквозь сон блаженной улыбкой идиота.

…Я просыпаюсь в церкви, на коленях перед статуей Иисуса, сразу – в какой-то жалкой минуте от знакомства с тем, что мне готов предложить Моссберг; еще совсем немного, и вывалю свои мысли Христу на алтарь, вместе со всей остальной начинкой, конечно же. В голове слышится смутно знакомая фраза “Я покажу тебе, что такое отчаяние”, но я никак не могу вспомнить, где же я ее слышал. Вдруг церковь превращается в какую-то огромную красную спираль, и пол под ногами уезжает вниз, унося меня в жерло огромной мясорубки.

Мимо пролетают разноцветные шары, то и дело ударяясь друг о друга. Все это выглядит так, будто кто-то играет в бильярд на полотне художника-экспрессиониста.

Я просыпаюсь на кладбище у разрытой могилы, а рядом со мной лежит чье-то мертвое искалеченное тело. Судя по тому, что у меня руки по локоть в крови, а в теле торчит топор – я имею к трупу непосредственное отношение. Хотя все можно объяснить и по-другому, но в случае чего меня не особо будут спрашивать. В таких случаях копам все сразу становится ясно, да и я сам-то не уверен, что не убивал вот этого человека. Бросаю взгляд на надгробие – на мраморе выгравировано мое имя. Да и фамилия тоже моя, чего уж там. Фотография все окончательно доказывает – здесь покоился именно я. Видимо, до тех пор, пока не выбрался наружу. Где-то вдалеке уже слышна сирена, и я начинаю медленно вставать. Слишком медленно, и вот они уже стучатся в мою дверь. Я выхожу из душа, выпиваю, и быстрым шагом подхожу к скользящей стеклянной двери на балкон. Дверь отъезжает вправо. Они выломали входную дверь, но поздно – ограждение довольно низкое, и я уже лечу где-то между тридцатым этажом и первым. В районе шестого этажа я пролетаю мимо вывески с надписью “Я покажу тебе, что такое отчаяние”. Еще немного – и приземляюсь на фургончик, в котором двое студентов варят метамфетамин. Процесс его изготовления, между прочим, весьма опасен, поэтому заниматься им стоит в местах, где на вашу самодельную лабораторию не рухнет с высоты ста метров какой-то чувак в халате. Я, к сожалению, не успеваю рассказать парням об этом простом правиле, потому что фургончик взлетает на воздух.

Перед очередным пробуждением я еще успеваю порадоваться, что это был всего лишь сон.

Я просыпаюсь и сразу же вываливаю содержимое желудка наружу – хорошо хоть не на себя, а на пол. Впрочем, пол здесь такой, что мне не слишком-то стыдно за свой поступок. Мимо проходит человек в халате и говорит “Это всего лишь организм работает”. Я в меру своих сил киваю. Вытираю рвоту со рта и пытаюсь подняться – интересно, почему я никогда не просыпаюсь стоя, и всегда нужно именно лежать или стоять на коленях или еще что-то в этом духе? Боже, как же я ненавижу вставать. Поднявшись, я оглядываюсь по сторонам, и оказывается, что я лежал на театральной сцене. В зале сидят зрители и неистово смыкают ладони с ужасным звуком, похожим на крики птиц. Все зрители при ближайшем рассмотрении оказываются какими-то насекомыми-переростками, похожими на кузнечиков, только черных. Их жуткие фасеточные глаза смотрят заинтересованно… И с ожиданием. Меня снова тошнит, но я себя сдерживаю и не повторяю это зрелище на бис, вместо этого засовываю руку в карман джинсов и нахожу там небольшой револьвер. Довольный своей находкой, я спешно покидаю сцену, выхожу из здания и оказываюсь в какой-то подворотне. Рядом с мусорными баками стоит кучка парней панковского вида. Они играют на старых и раздолбанных инструментах “Ain’t no rest for the wicked”, кажется, но при виде меня музыка умолкает, и один из них подходит ко мне со странным вопросом – ему нужен героин. Я говорю, что я не барыга и еще успеваю подумать, что в рождественских историях не должно быть никаких наркотиков, трупов и пистолетов, прежде чем он со словами “я покажу тебе, что такое отчаяние” достает из моего кармана ствол, и уже через секунду фрагменты моего черепа украшают сперва вечернее небо, а затем – кирпичную стену за моей спиной.

Это солнце или лопающиеся сосуды глаз? Это смерть или очередное пробуждение?

Я просыпаюсь от того, что мне в глаза действительно бьет солнце. В воздухе стоит запах наступающей весны, но для меня весна всегда пахнет смертью. Я слышу пение птиц и ощущаю под ногами приятное покалывание стриженого газона. Это был бы прекрасный день, если бы меня не вели на казнь. Впрочем, для кого-то этот день все равно прекрасен – вокруг собралась огромная толпа народу. Неужели это все для меня? Я даже на секунду чувствую себя польщенным. Меня подводят к гильотине, ставят на колени и фиксируют голову между держателями. Затем начинают зачитывать список моих преступлений, в числе которых хватает “преступлений против бога и человека”. Палач наклоняется ко мне, и его длинные седые волосы подметают грязную брусчатку площади, пока он трясется от смеха и выдавливает из себя “Я покажу тебе, что такое отчаяние”. Затем я слышу свист, и моя голова перестает быть частью тела. Хотя скорее наоборот – мое туловище перестает быть частью меня, потому что я все еще вижу и слышу. Голову поднимают за волосы и демонстрируют толпе, которая отвечает на это ликующим воплем.