повседневной реальности, будет идеальным Дюпоном. Что касается хирурга, то назовем его Кингом, для простоты. Он наконец обратил на него внимание и признался, что ничего не понял из его объяснений про операцию, которую ему предстоит перенести.

– Действительно, – согласился Кинг, – некоторые технические термины следовало бы прояснить. Резекция – это просто удаление опухоли. Сегментарная мандибулэктомия заключается в частичном удалении нижней челюсти; учитывая ситуацию, придется удалить всю горизонтальную ветвь левой челюсти, а также центральный симфиз – иными словами, подбородок. Что касается глоссэктомии, то это означает удаление языка; к сожалению, данная операция затронет всю его подвижную часть.

В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Поль никак не отреагировал на его слова, и хирург встревожился. На этом этапе одни падают духом, приходят в отчаяние, другие в приступе ярости активно протестуют против такой перспективы, иногда даже ругаются; ну а третьи тут же начинают торговаться, надеясь, видимо, при помощи какого-нибудь хитроумного приема договориться о более легкой операции; но он еще ни разу не встречал человека, который согласился бы на операцию сразу, по доброй воле, или, как Поль, остался бы абсолютно безучастным, словно не расслышал диагноз. Это было так непривычно, что он в конце концов спросил:

– Вы хорошо поняли, что я сказал, месье Резон? – Поль кивнул, по-прежнему не произнеся ни слова.

– Как долго мне придется пробыть в больнице? – наконец спросил он, нарушив совсем уж тягостное молчание. Хирург чуть поморщился; рано или поздно этот вопрос задают все пациенты, но почти никогда с него не начинают.

– Если не будет осложнений, вы проведете в стационаре недели три, не меньше, – ответил он. – Операция все же тяжелая, вы, как говорится, ляжете на стол на продолжительное время.

– Продолжительное?

Вот, уже лучше, подумал хирург, пошли нормальные вопросы.

– Часов на десять-двенадцать. Возможно, придется провести пару дополнительных операций, но гораздо короче, на час-два, не больше. Первая операция – самая важная: я произведу удаление и сразу же после – реконструкцию, так что в промежутке вам не придется ходить обезображенным. Классическая реконструкция предполагает использование лопаточной кости для восстановления челюсти, а для восстановления языка – широчайшей мышцы спины с примыкающей к ней кожей. Но в вашем случае, скорее всего, можно рассматривать использование искусственной челюсти из титана, сформированной при помощи 3D-принтера, мне надо проконсультироваться с одним коллегой; тогда операция будет немного короче. Кроме того, я должен уточнить, – продолжал хирург, – что пересаженный язык не будет полностью функционален, его смысл главным образом состоит в том, чтобы заполнить рот. У него не будет ни вкусовых рецепторов, ни мышц, тогда как нормальный человеческий язык имеет семнадцать мышц.

Если Полю и удастся им шевелить, то только благодаря мышцам, оставшимся в основании языка, их нельзя удалить, не вызвав обширного некроза. После длительной реабилитации – надо рассчитывать месяца на три по меньшей мере – он будет в состоянии снова говорить и есть более или менее нормально. Поначалу ему придется питаться через гастростому, ему также потребуется провести трахеотомию, по крайней мере на первую неделю, чтобы он мог дышать.

Наккаш с тревогой взглянул на Поля, который сидел все так же безучастно, создавалось впечатление, что он присутствует тут лишь отчасти и его все это не очень касается. После очередной паузы он все-таки открыл рот, чтобы спросить, так уж ли срочно надо делать операцию.

– К сожалению, да, – ответил хирург. – Чем дольше мы прождем, тем быстрее опухоль будет прогрессировать. Надо провести операцию до конца месяца, самое позднее в начале августа. Вообще-то, если подумать, от идеи искусственной челюсти из титана, скорее всего, придется отказаться: в настоящее время они производятся только в США, и на доставку уйдет слишком много времени.

Поль молча покачал головой; других вопросов у него не было.

Все так же в сопровождении Наккаша он пошел в обратном направлении по бесконечным бледно-зеленым коридорам. У главного входа на территорию больницы стояла вереница такси, но он решил пойти домой пешком, это займет минут пятнадцать, максимум двадцать. Наккаш собрался сесть в такси. Он повернулся к нему, замялся, подыскивая слова.

– Операция, да еще такая срочная, это, конечно, шок для вас, я понимаю… – проговорил он с трудом.

Поль бросил на него равнодушный взгляд и спокойно ответил:

– И речи быть не может, чтобы я согласился на такую операцию. Облучение и химиотерапия – да; операция – нет.

– Как это, подождите, подождите минутку! – в панике воскликнул Наккаш. – Вы не должны так к этому относиться! У вас тяжелый рак. Жизненный прогноз при поражении костей и так не особо хорош по сравнению с другими видами рака ротовой полости: пятилетняя выживаемость составляет двадцать пять процентов. Если вы откажетесь от операции, он еще снизится.

– Вы хотите сказать, – перебил его Поль, – что мне удалят челюсть и вырежут язык ради того, чтобы дать один шанс из четырех на выживание?

Наккаш мгновенно умолк; так оно и есть, понял Поль. ЛОР явно смутился и разозлился на себя, он совершенно не собирался выдавать эту информацию, но да, так оно и есть.

– Нам еще надо все обсудить… – быстро проговорил Наккаш. – У меня нет при себе записной книжки, позвоните мне завтра или прямо сегодня вечером, и я найду для вас время.

Поль кивнул, не говоря ни слова, он твердо решил ничего не делать. Он принял окончательное решение.

Он остановился посередине моста Берси. Слева от него было Министерство экономики, за ним, чуть дальше, виднелись часы Лионского вокзала; справа простирался парк Берси. Все-таки его жизнь протекала в ограниченном пространстве, подумал он, и так оно и будет до самого ее конца, потому что за его спиной находится больница Питье-Сальпетриер, где, по всей вероятности, и наступит ее финал. Как все-таки это странно! Ужасно странно. Еще три недели назад он был нормальным человеком, мог испытывать влечение, строить планы на отпуск, предвкушать долгую и, как знать, счастливую жизнь, да, он мог предвкушать ее теперь, с тех пор как вновь обрел Прюданс, он всегда любил ее, и она тоже всегда его любила, сейчас это стало очевидно. А потом несколько медицинских консультаций – и все рухнуло, капкан захлопнулся, капкан уже не разожмется, напротив, боль от его укуса будет ощущаться все острее, опухоль продолжит пожирать его плоть до тех пор, пока не покончит с ним. Его выбросило на какую-то непонятную крутую горку, спуск с которой неминуемо ведет к смерти. Сколько времени ему осталось? Месяц? Три месяца? Год? Надо узнать у врачей. А потом наступит небытие, небытие окончательное и бесповоротное. Он ничего больше не увидит, ничего больше не услышит, ни к чему