Он не боялся смерти. Совесть его чиста. На нём нет русской крови. Изначально он подчинился большинству бояр, они готовы были воевать. Он не сражался на стенах, но, презрев смерть, помогал выносить раненых и накладывать повязки. Трусом его никто не назовёт.

Творило подпола мягко раскрылось, впустив полоску факельного света. Глеб не сразу узнал Святослава, обычно просто одевающегося, не стремившегося выделяться среди других. Пламя высветило золочёные пуговицы алого, крытого бархатом, зипуна. Святослав склонился над опальным родичем. Глеб медленно поднялся навстречу князю.

— Здравствуй, родич, — сказал Святослав. Глаза, могущие быть задорными в праздник, злыми в бою, сейчас — как две холодные льдинки.

— Один пришёл. Поговорить хочешь? — вместо приветствия спросил Глеб.

— Взглянуть на тебя пришёл. Что скажешь мне?

— Оправдывать себя не буду. Суди по своей правде, только не мучай меня наставлениями.

— Горд смотрю...

Не умел и не хотел Святослав словами наставлять на истинный, как ему казалось, путь. Чаял найти Глеба если не раздавленного, то хотя бы пожалевшего о сделанном выборе. Но не было этого. Едва сдерживая рвущееся наружу бешенство, князь молвил:

— Ты умрёшь, но не сразу. Тебя посадят на кол, но не глубоко. Тебе будут носить воду, что бы ты промучился долго. Начинай сейчас молить своего Бога о смерти.

— Я прощаю тебя. Так велит мой Бог...

Плач стоял над Переяславцем. Новый наместник города, Дамян, назначенный Святославом за преданность, проявлял особое рвение в выявлении врагов русского князя, заодно убирая своих врагов. Вчерашний опальный боярин, недруг Глеба, резким рывком поднялся наверх. Казни шли несколько дней подряд. Святослав, дабы не настраивать окончательно против себя население, наказал не трогать жёнок с детьми и имущество казнённых. Смерть сравняла всех — и бояр, и купцов, и ремесленников. Сторожа по городу и вне его была усилена, ждали каких-нибудь шкод.

Дом на окраине посада, в котором разместили часть ратных, встретила Колота кислой вонью портянок, смешанной с запахом варева. Кмети пересказывали байки, наполняя хохотом молодечную, резались в зернь. Находившись за день в стороже, Лапа с удовольствием стянул с себя кольчугу. Один из ратных, приметив его, воскликнул:

— Эй, Колот! Тут какая-то баба пороги обивала, всё тебя допрашивалась. Мы её в город послали, а она потом снова вернулась.

Одурев от усталости, не сразу Колот понял, что за баба, а когда вспомнил про Милку и что наверняка она, захолонуло внутри, будто от какого-то родного воспоминания.

— Где она?

— Пёс знает. Ушла, наверное. А коня твоего мы выводили, не боись.

Но Колот лишь рассеянно кивнул, утонув в своих мыслях, не отвечая на солёные шутки ратных, услышавших притягательное слово «баба». Замотал обратно портянку, сунул в сапог и снова застыл — что делать? Решительно поднялся, влез в зипун, подхватил перевязь с мечом, кушак и шапку вылез в свежий вечер, разом вытравивший тяжкий дух молодечной.

Хорошо, не успел далеко отойти. Серой тенью к порогу дружинной избы проскочила жёнка в низко повязанном плате. Скорее угадав, чем узнав, Колот окликнул:

— Милка?

Жёнка обернулась, поправила съехавший на лоб плат. Засеменила к Колоту, перебирая по земле синими выступками. Не дошла, отстоялась.

— Здравствуй, Колот.

Чуял Лапа что-то недоброе. Бледное без румян лицо, глаза, всегда искрящиеся задором, смотрели по коровьи печально. Странная молчаливая робость исходила от неё. Стояла, нерешительная, перебирала кисти пояса.

— С Аленом что-то?

Не выдержала Милка, бросилась на широкую мужскую грудь, заливая отвороты зипуна горючими слезами.

— С Райко.

— С кем? — не понял Колот.

— С Райко, мужем моим!

— А с Аленом что?

— Он жив-здоров.

От сердца отлегло. Кузнеца было бы жаль, сколь времени с ним провели, сколь разговоров говорено и добрый человек он всё же. А мужа Милкиного он не знал, да и знать, в общем-то, не хотел. Он мягко отстранил от себя болгаринку, вопросительно посмотрев на неё.

— Вызволи его, Колот, оттуда. Казнят ведь. Силком погнали на стены.

— Ну даёшь! — молвил Лапа. — Где князь и кто я? Всякому место своё родом определено.

Милка вдруг набычилась, сжав руки в кулачки, заговорила, срываясь на крик:

— Ты виноват! Думаешь не знал про тебя? Знал, и через это русов невзлюбил, потому и вышел биться за Глеба! А так никогда бы не пошёл. Я отговаривала его — не след, мол, нам в чужую драку лезть, воевода Борис обадил бояр с наместником, вот пусть и ратятся со Святославом. А когда вы одолели, утёк, мой Райко от вас, да сябры на него указали, будь они прокляты! Я к брату, а он мне то же, что и ты ответил. Я ему: «Проси Колота». Он поддался, собрался искать тебя, коли живой, да жена его Невяка порог заступила: не пущу! Дамян, вона, купчик, выслужиться хочет, врагов только и ищет, а тут — на, сам пришёл! Русы сейчас злые, полоснут железом и сиротами детей оставит. Так и мой сиротой останется! Тяжела я, на третьем месяце!

Милка снова уткнулась в грудь Колоту, поливая её слезами. Лапа провёл большим пальцем по ободу жуковиньи, даренной князем и тускло блестевшей на безымянном пальце правой руки. Он может пойти к Святославу и тот не откажет — слово княжеское крепче камня. Стоил ли Райко этого? У Колота своя семья, у которой свои беды могут быть, и княжеская помощь ой, как пригодится! А тут проси невесть за кого, к тому же изменника. Огневает князь, не иначе. Милка сунула прохладные руки ему под зипун, грея их о тёплое и ощущаемое под рубахой тело. Заводила руками быстрее и быстрей, зашептала жарко: «Помнишь, как было хорошо?» Колот, вырвавшись от дум, оттолкнул её от себя:

— Ты что? Шалая!

Милка закрыла лицо руками, зашлась в беззвучном рыдании, только узкие плечи вздрагивали под просторным мужским охабнем. Жаль было её. Глупая баба, её мужик сам выбрал свою участь. Но представилось вдруг своя Услада на её месте, жалкая, плачущая, готовая от отчаяния на всё ради супруга.

— Ладно, — как можно суровее сказал он, — ступай домой, вызволю твоего мужа.

Колот жестом остановил её, готовую броситься с благодарностью:

— Потом отблагодаришь.

Рослый гридень открыл калитку внутреннего двора. Оглядел Колота с головы до ног, вопросил:

— Чего надо, рожа?

— Ко князю.

— Завтра приходи, — гридень собрался затворить калитку.

— Срочно!

— А что сотенный тогда не пришёл? Или тебя прислал? Говори, я передам.

Колот сорвал с себя перстень, мало не сломав палец и передал его гридню:

— Снеси, — больше приказал, чем попросил Лапа.