Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не зван, дак, ещё. Позовут — думать за всех будешь.
— Считай позвали, — буркнул Колот и полез из-за стола, давая понять, что разговор на этом закончен.
По случаю окончания уборной страды устроили праздник. Из Киева явился Блуд. Колот встретил его на игрищах в Древичах, куда пришёл с неразлучным Павшей. Блуд стоял в ярко-жёлтом, с травяными узорами летнике, широко расставив ноги в алых с загнутыми носами сапогах, засунув большие пальцы рук за наборный пояс и, чуть усмехаясь, смотрел на боровшихся в пояски молодцев. Неподалёку стоял кметь — почему-то догадался Колот и держал под уздцы двух коней: рослого чалого и поменьше — каурого, по-видимому, своего.
— Вишь ты! — воскликнул Колот.
Раньше по приезде друг детства всегда заходил к нему, а теперь стала ясна гордость его нежданно возвысившегося.
— Кто это, дядька Колот? Разряжен, будто воевода.
— Блуд. Помнишь его?
По наморщенному лбу племяша Лапа догадался, что навряд ли. Сколь летов Павше? А Блуд то с ним в хазарах, то и вовсе в Киев подался. Колот подошёл поздороваться, растерявшись нечаянно, углядев под летником друга воеводскую гривну. Друзья обнялись, и лёд в душе Колота оттаял.
— Значит, правду говорят, что воеводой тебя поставили? Вон и отрок при тебе.
— Ай! — отмахнулся Блуд и показав на Павшу, спросил:
— Оттенин?
— Да.
Блуд наклонился к Павше.
— Большой стал и не спознаешь сразу. Кем будешь-то?
Глуздырь, слегка сробев перед незнакомым и таким простым боярином, ответил:
— Как стрый — воином.
Блуд заливисто рассмеялся и крикнул кметю:
— Невша! Привяжи коней! Останемся пока. А ты, Павша, ступай, помоги ему.
Парень, довольный, побежал к Невше, с радостью и гордостью чувствуя на себе завистливые взгляды сверстников — настоящему дружиннику идёт помогать. Блуд, обернул лицо к Лапе и сказал уже без тени веселья:
— Слышал о твоих горестях. С того ли исхудал так? Или работа съела?
— Всего понемногу, — поморщился Колот.
— Видишь как, тебе горе, а мне нашествием подвезло, да и батька родню сберёг.
— Кому война, кому — мать родна.
— Точно, — сказал Блуд. Помолчал, подумав о чём-то своём, добавил:
— Давай ко мне в Ярополкову дружину.
— Щит, что ли, за тобой таскать? — усмехнулся Колот.
— А хоть бы и так. Побудешь пока с молодшими, а там в старшую переведём. Будешь в спокое и сытости.
— Спасибо тебе, Блуд, но я со своими в Болгарию перебираться собрался.
— К болгарам? — переспросил Блуд, — Ну даёшь! Хотя, может, и правильно. Удержится там Святослав? Ромеям может не понравиться, а с ними ратиться — это не с полумёртвой Хазарией и не с растерянными болгарами.
— Князь ещё не проигрывал битв.
— Зато ромеи не проиграли ни одной войны. Они могут проиграть битву, но войну — никогда!
— Откуда ведаешь? Грамотен стал, как за княжеским столом начал отираться?
Блуд разозлился — отвык уже от упрёков:
— Помянешь меня, когда собственный ремень сыромятный сожрёшь с голоду за своим князем!
— С каких пор он стал моим, а не общим? — огрызнулся Колот.
— С тех, как в Болгарию ушёл! Свою землю защищать надо, а не чужой искать! — невольно повторил Блуд слова киевских бояр.
— Князь ни при чём, это Ольгины воеводы обосрались!
— А рать-то вся в Болгарии была!
— А печенеги с неба упали или из-под земли вылезли? Никто не знал, что они идут? Рати собрать можно было успеть!
Ответить было нечего. Блуд дёрнул себя за бороду.
— Святослав упустил власть, земля не верит ему более. Ярополк теперь его вместо!
— Ярополк — возгря!
— Разумен, однако, Ольгой под себя воспитан!
Друзья отстранились друг от друга, запыхтели, как перед дракой.
— Знаешь, Блуд, — сказал Колот уже спокойным голосом, — разные мы с тобою стали. Как ни встретимся — спорим.
— Не одной жизнью живём нынче, — перекипев и тоже спокойнее, ответил Блуд.
Как раз подошли Невша с Павшей.
— Твой малец? — как-то свысока, по бывалому спросил кметь и снисходительно добавил:
— Деловой растёт!
— Познакомься, Невша,— сказал Блуд, кивая в сторону Лапы, — это друг мой Колот, росли вместе и в хазарах ратились. Сейчас он у Святослава служит. В Болгарию вот ходил.
Снисходительное выражение на роже дружинника, принявшего Колота за обычного смерда, сменилось уважением. Блуд предложил выпить мёда в честь празднования. Раньше Лапа бы согласился, но после спора, разбередившего душу, пить со старым другом совсем расхотелось. Отговорившись, что жёнины родичи ждут его, Колот попрощался с Блудом.
— Будешь в Киеве, заходи! — крикнул вдогонку на прощанье воевода. Колот понял по-своему: не хочешь, ну и скатертью дорога, но в ответ кивнул.
Как раз после уборочной страды позвали на рать. Сказывали, что в Болгарии случилась какая-то заваруха, воевода Волк еле унёс ноги и отсиживался в Белобережье. Снова обещали бои, и семья оставалась пока дома.
Рать шла, будто посланная вдогон. Святослав толком не спал, не ел и других держал в чёрном теле. Обводил взглядом суровые усталые лица дружины и гнал дальше пересаживаясь на заводных коней, не щадя себя и других. До Пересечена на Днестре дошли менее чем за седмицу, почти падая с сёдел.
Прямо с дороги князь собрал воевод в тесных сенях местного волостеля. Потемневшим взором небесно-голубых глаз на почерневшем обветренном лице смотрел на нарочитых, среди которых был Волк, прибывший с Белобережья вместе с Акуном. Ратша, чувствуя неприятный холодок, пробегавший по хребту под княжеским взглядом и ощущая вину за содеянное, рассказывал о бегстве с Переяславца. Святослав, молча слушая, сжимал в кулаки ладони в ратных мозолях, едва сдерживая клокотавшую в нём ярость. Волк закончил, не оправдывая себя, склонив выю под волю князя.
— Я из Глеба с живого жилы повытягиваю! Выродок! Блядь ромейская!
Он с силой ударил кулаком по столешнице, проломив громко хрустнувшую доску, вскочил с тяжёлого резного кресла, едва его не опрокинув, подошёл к окну, вынул оконницу, жадно затянув ноздрями свежий речной ветерок. Только сейчас заметил тугие серые облака, плывущие по осеннему небу, слегка пожелтевшую, полоскавшуюся листву гибких ив. Злость улеглась, затаилась на время, освободив и прояснив голову. Князь повернулся, не вдруг разглядев в полумраке сеней насупленные лица примолкнувших воевод.
— Ты молодец, Ратша, что людей сохранил, — сказал уже спокойно, — но мёртвому было бы больше чести.