— Князь нам надобен, — заключил Добрыня. — Тогда грамоты с правителями ладожскими заключим, а там, глядишь, и сам город к Киеву откачнёт. Опять же народу разноязыкого множится, посаднику труднее управлять, так князь споры решать может.

Ворохнулась и тут же отлетела мысль: не себя ли Добрыня князем просит считать по праву своего княжеского рода? Нет, намекает на своего племянника Владимира. Что ж, в уме Добрыне не откажешь. Сам, лишённый в детстве княжеского звания, обретёт его в сыне сестры.

— Столы уже распределены между княжичами, — сказал Святослав, задумавшись.

— Я слышал, что о Владимире спор был, — возразил Добрыня.

— Был, — согласился Святослав и молчал некоторое время. Новгород, Ладога, Плесков, Полоцкое княжество, чудь, весь, корела — да, нужен в Новгороде правитель. Там иная земля, иные соседи и даже норов другой у народа. Добрыня продолжал убеждать князя, но тот его не слушал, обмысливая.

— Ладно, — прервал наместника Святослав, — грамоту на Владимира я справлю. Согласен ли люд новгородский принять князя?

— Согласен, — в один голос ответили гости.

— Тогда вам предстоит задержаться с отъездом, пока не будут готовы дружина и бояре Владимира.

Добрыня с Твердиславом удовлетворённо переглянулись: рождённая нечаянно мысль, хоть и думанная не всерьёз ранее, неожиданно обрела плоть.

Для маленького города любое сколько-нибудь значимое событие не проходит незаметно. Знал об этом боярин Беловежд, посланный Борисом ко Глебу с тайным посланием. Потому Беловежд сначала направил стопы свои к наместнику Переяславца, Волку, дабы развеять всяческие недомолвки и подозрения. Болярин передал дары от царя для князя Святослава, рассказал о сотворённом мире между ними и ромеями, подтвердив старые договоры между Преславом и русами. Это было то самое посольство, которого так ждал Святослав, подозревая, что ромеи тайно о чём-то сговариваются с Борисом за его спиной. Волк всё равно не очень-то верил сладким речам боярина, ибо послы явились позже срока, когда можно было прийти, да ещё в то время, когда князя нет в городе. Ратша на всякий случай приставил к послам своих людей, дабы те докладывали о каждом их шаге. Но все пять дней, что находились послы, никаких шкод за ними не заметили. Из города они не выходили, дальше торга не шли тоже, проводя всё время в пирах на Глебовом подворье. Волк успокоился вроде, но внутри червём точило недоброе предчувствие.

Беловежд вручил Глебу тайную грамоту вечером того же дня, в который приехал. За окнами сгустилась тьма, в дальнем тёмном углу за сундуком застрекотал сверчок. Глеб придвинул к себе тяжёлый подсвечник с толстой витой восковою свечой, прочитал послание, задумчиво повертел в руках. Беловежд не торопил.

— Значит, войско воеводы Бориса будет здесь через месяц? — первым нарушил молчание Глеб.

— Седмицей раньше или седмицей позже, — поправил царский боярин.

— Зачем тогда ты подтвердил договоры с русами, обманывая их?

— Не в нашей сие воле, — вздохнул Беловежд, имея в виду под «наши» себя и царя. — Не мне тебе объяснять, чья рука стоит за этим.

— Вы хотите мятежа, но вы знаете, что сделает с городом за это Святослав?

— Город будет взят независимо от твоего решения, — жестко сказал Беловежд, — но в таком случае он пойдёт на поток. Святослав ушёл, оставив в Переяславце горстку людей и неизвестно, вернётся ли. Византия снова берёт нас под свою защиту и коли русы вернутся, то получат отпор.

«Стара песня», — подумал Глеб, но вслух сказал:

— Я не могу решить один за всех, мне нужно посоветоваться.

— Советуйся, — согласился Беловежд, — но будь осторожен. Волк приставил своих людей ко мне и тебе тоже навряд ли доверяет. Коли до него дойдёт слух, пощады не ждать нам обоим.

Боярин взял из руки Глеба грамоту, поднёс к свече, поджёг и бросил в медную мису, наблюдая, как пламя превращает бересту в уголёк.

На следующий день ещё до полудня Глеб обошёл городскую господу, с каждым поговорив в отдельности. Почти все согласились помочь царю, говоря, что народ недоволен Святославом за трудное строительство крепости, потому поддержит мятеж. Лишь один был несогласен, старый Кузман, что, покачав седой головою, молвил:

— Опять ромеев на шею сажаем. А ведь с русами нам ратиться придётся! Делай как знаешь, боярин, но на меня не рассчитывай.

Но и получив согласие вятших людей города, Глеб всё ещё сомневался. Сколько раз они ругались с русским князем из-за крепости, из-за даней, сколько жалобщиков пришлось выслушать! Решение о предательстве давалось трудно. Но мысли о предстоящем разорении города (а воевода Борис наверняка идёт с большим войском) взяли верх.

От Святослава вестей никаких не было, зато по торгу ползли упорные слухи, что печенеги посланы на Киев руками ромеев и теперь те намерены вышвырнуть русов из Болгарии. А потом к Волку и вовсе прискакал гонец от комитопулов с наказом не доверять царю Петру, ибо «полностью ромеям подвержен» и что послано войско против Переяславца. Ратша, смекнув, что нужно делать, выслал навстречу идущему войску конные разъезды, сам оставшись в городе едва ли с десятком кметей, очень надеясь на своевременное возвращение Святослава. Хоть Глеб и заверил его, что соберёт людей в случае осады, Волк почему-то не верил ему. Неприязнь со стороны Волка зародилась ещё тогда, когда при молчаливом согласии Глеба со строительства крепости бежали мужики, а он даже дружину свою не давал в помощь. Из-за родственной крови Святослав не захотел замечать пропасти, разделившей его с троюродным братом.

Люди с разъезда доложили, что болгары стоят в двух днях от Переяславца. И тем же днём дружинник с дневной сторожи принёс записку воеводе: «Глеб мыслит на тебя. Берегись». Зарозовев, Волк принялся пытать кметя, кто да откуда принёс. Но дружинник ничего толком не рассказал: подошла баба, мол, в повойнике, что пол-лица скрывал, шепнула: «Возьми» и тут же скрылась. Ратша думал было наказать нерадивого кметя, но в последнее мгновение решил, что не за что, и махнул рукой.

Что делать с Глебом, он так и не решил, посадить в железа — так народ вызволит и открыто уже пойдёт против русов. В конце концов решил, что будет действовать по событиям. Глухая и слабая теплилась надежда, что незнакомая жёнка принесла навет. А Глеб делал своё дело: в городе мычала и блеяла сгоняемая с окрестных сёл скотина, в ворота вереницей тянулись люди. Объезжая сторожу и оглядывая хмурых вооружённых мужиков, появившихся на улицах с болью подумал: «Не против меня ли?»

Всё началось в утро, когда ожидали прихода войска с Преслава. Ратша фырчал, умываясь у медного рукомойника, когда вбежавший кметь широко уставив на воеводу совиные глаза, почти что криком сказал:

— Сторожу нашу у ворот переняли!

Более не слушая, Ратша как был в исподнем, в мягких домашних сапогах, набросив на плечи летник, побежал из терема, на ходу пролезая в перевязь меча. Вывел коня, не седлая, бросил дворскому, чтобы собирал людей и так охлюпкой, напоминая босяка, случайно ограбившего купеческий лабаз, поскакал с принёсшим весть кметем к воротам.