О таком положении дел я слышал еще на докладах обстановки у Адольфа Гитлера, на которых мне было приказано остаться. И каждый раз на них говорилось о том, что у одной дивизии не хватает танков, у другой — орудий, а у третьей — грузовиков. Это походило на бесконечную цепь требований, разорвать которую никак не получалось. Несчастному генерал-квартирмейстеру приходилось выслушивать упреки от всех присутствовавших на совещании командующих армиями. При этом у меня создалось устойчивое впечатление, что генерал-полковник Гудериан, бывший в то время начальником Генерального штаба сухопутных войск и отвечавший за Восточный фронт, где велись тяжелые бои, горько сожалел о каждом танке и о каждом батальоне, которые перебрасывались на Запад. В общем, наши возможности тогда напоминали простыню, слишком короткую для кровати, которую она должна покрыть. Получалось, что при желании прикрыть ноги, то есть Запад, приходилось оголять голову, то есть Восток.

В такой ситуации, когда меня вызывали на доклад в главную ставку фюрера, мне было нелегко постоянно жаловаться на нехватку оснащения, техники или вооружения. Но если уж приходилось докладывать истинное положение дел, касавшееся оснащения моей танковой бригады, то я резал правду-матку, какой бы горькой она ни была. А она сводилась к тому, что нам во всем приходилось импровизировать. Тем не менее я заверял, что, несмотря ни на что, мы сделаем все самым лучшим образом.

Адольф Гитлер всегда выслушивал мои доклады спокойно, а потом задавал вопросы соответствующим офицерам.

— Почему до сих пор не решен вопрос с трофейной техникой и оснащением? Почему не обеспечили горючим?.. — спрашивал он.

И таких «почему» было великое множество, но каждый раз слышался один и тот же ответ:

— Мы делаем все, что от нас зависит, и еще раз продублируем соответствующие приказы…

В начале декабря заслушивание докладов об обстановке проходило уже в комнате фюрера на втором этаже рейхсканцелярии. Данное помещение было значительно меньше, чем описанная выше комната в «Волчьем логове» в Восточной Пруссии, и всем присутствовавшим приходилось стоять, тесно прижавшись друг к другу. Постоянно на этих совещаниях находился уже только высший командный состав, а докладчиков вызывали из соседней комнаты по одному. Со мной в тот раз, как, впрочем, и всегда, на заслушивание прибыл и гауптман Фелькерзам, с которым мы договорились, что в этот раз я напомню об обещанных аэрофотоснимках трех мостов, которые нам так и не предоставили. Такое наше решение было связано с тем, что на заслушивании тогда присутствовал и рейхсмаршал Герман Геринг.

Представитель люфтваффе только что закончил доклад об обстановке в воздухе. Из него следовало, что численное превосходство противника не смогло уравновесить даже величайшее мужество наших летчиков. Адольфу Гитлеру, похоже, такая ситуация была хорошо известна, поскольку он докладчика почти не слушал. Внезапно выступавший произнес:

— В Арденнском наступлении планируется участие двухсот пятидесяти реактивных истребителей!

Я не поверил своим ушам. Неужели это все, что осталось от первоначального количества этих машин? Ведь в мою память отчетливо врезались слова фюрера, с которыми он обратился ко мне 22 октября 1944 года: «Две тысячи реактивных истребителя к началу наступления обеспечат нам превосходство в воздухе».

Но даже при упоминании значительно сократившегося числа реактивных истребителей фюрер никак не отреагировал. Создавалось впечатление, что он просто-напросто списал люфтваффе со счетов!

Тогда я никак не мог понять происходящего. При обсуждении вопросов, касавшихся наступления, фюрер явно был более живым, чем в сентябре и октябре 1944 года. Его лицо посвежело, и он уже не производил впечатления больного и внезапно состарившегося человека. При мыслях о последнем шансе — о предстоящем наступлении — Адольф Гитлер буквально преображался.

Однако позже мне стало известно, что к тому времени фюрер уже смирился с утратой люфтваффе господства в воздухе. В этом вопросе вождь Германии признал свое поражение.

Когда дошла очередь до меня и я подошел к столу с картой обстановки, то напомнил об обещанных еще несколько недель назад аэрофотоснимках. Тогда Адольф Гитлер вспылил и обрушился на рейхсмаршала с упреками. Тот долго не отвечал, и мне стало неловко. Ведь обычно подполковник не должен присутствовать при разносе столь высокопоставленного военного. Наконец Герман Геринг пообещал отправить на разведку реактивный истребитель, оснащенный специальной камерой. Дело заключалось в том, что обычному разведывательному самолету не удавалось пролететь над территорией, занятой противником, на протяжении уже нескольких недель. Настолько явным было превосходство неприятельской авиации в воздухе.

Через несколько дней я получил результаты наконец-то организованной воздушной разведки. Это были аэрофотоснимки мостов у городов Юи и Аме. Снимок третьего моста мне так и не предоставили. На фотографиях отчетливо просматривались позиции зенитных батарей и различные фортификационные сооружения. Теперь я мог вздохнуть с облегчением — в местах переправ через реку противник не возвел новых укреплений. В этом плане нас неприятных сюрпризов не ожидало.

Неожиданность произошла во время уже упоминавшегося совещания у фюрера. Когда я закончил свой обычный доклад относительно оснащения 150-й танковой бригады и были обсуждены еще кое-какие вопросы тактического характера, Адольф Гитлер внезапно обратился ко мне:

— Скорцени, я еще раз повторяю свой приказ относительно вас лично. Я категорически запрещаю вам пересекать линию фронта и самому принимать участие в акции. Вы будете осуществлять руководство операцией «Гриф» исключительно по радио. За выполнение данного приказа командующий 6-й танковой армией СС будет отвечать своей головой. Вам же надлежит располагаться на его командном пункте. Вы никоим образом не должны попасть в плен. У меня для вас есть еще другие ответственные задачи.

Этот повторный запрет, высказанный безоговорочным тоном, меня ужасно огорчил, так как мне казалось, что фюрер об этом больше не вспомнит. Его категоричный приказ явился настолько неожиданным в данной ситуации, что я даже забыл произнести положенные в таких случаях слова: «Так точно, мой фюрер!»

Как я вышел из комнаты для совещаний, уже не помню. Скорее всего, мое лицо приобрело красноватый оттенок. Как смотреть в глаза своим товарищам по оружию, если мне придется заявить им о том, что я сам лично участия в операции принимать не буду? Неужели мне придется сидеть возле радиостанции и не иметь возможности самому вмешаться в ход событий, если возникнет критическая ситуация? Неужто я буду вынужден находиться на командном пункте армии в то время, когда мои товарищи поведут отчаянный бой? Мне такое предстояло впервые!

Гауптман Фелькерзам понял мое замешательство в связи с отданным фюрером приказом. Ведь, как известно, приказ необходимо исполнять любой ценой! В утешение он только и сказал в присущей ему сухой прибалтийской манере:

— Суп едят не таким горячим, каким он бывает во время варки. Стоит только немного подождать.