— Я пропущу все те слова, которые произносились нашим костоправом, пока он вынимал из меня дротик, — послушно заговорил опять Вельяминов. — Во всяком случае перед тем, как потерять сознание, я усвоил, что доктор желает мне только добра, а ведь это главное. Когда же я очнулся, то обнаружил себя в полевом госпитале. На мне было много твердых бинтов, а сверху нависала плоская медсестра с лошадиным лицом. В ее руке блестел шприц.

— Это прекрасно, — вздохнула Софья. — Жаль, что я не могла этого видеть.

— «Перевернитесь на живот, господин поручик!» — грубым голосом произнесла медсестра, — повествовал Вельяминов, краем глаза поглядывая на Софью.

— Божечка ты мой! — ахнула Софья. — Я сейчас упаду в обморок!

— Да-с, Софья Дмитриевна, вот так я и узнал о произведении меня в следующий чин, — добавил Вельяминов.

— Скажите, Вельяминов, вы танцуете? — неожиданно спросила Софья. — Или дикарский дротик вышиб из вас эти таланты?

— Отнюдь, — сказал Вельяминов с большим достоинством. — Гусарский поручик танцует при любых обстоятельствах.

— Я все хочу посетить какой-нибудь здешний общественный бал, — призналась Софья. — В отеле «Минерва», где я остановилась, устраивают хорошие вечера, да только до сих пор мне не с кем было пойти.

Вельяминов невольно перевел взгляд на Харитина. Тот смотрел угрюмо. Вельяминову показалось, что спутник Софьи вообще не слушает разговор, а блуждает мыслями где-то очень далеко.

— Я с радостью, — заверил Вельяминов, пожимая руку Софьи. — Давно уже следовало пойти, да я как-то обленился. Да еще этот Мышецкий действует расслабляюще… Желчный тип.

— Мышецкий — это который? — прищурилась Софья. — Казимир?

— Угадали. Он считает вас своим врагом, Софья Дмитриевна.

— У него есть для этого основания, — ответила Софья. — Поскольку он судится со мной из-за завещания княжны. Наверное, он вам уже рассказывал.

— В самых общих чертах.

— Это дело неинтересное, ни в общих чертах, ни в мелких, — сказала Софья. — Поместье — мое, такова священная последняя воля моей благодетельницы. Оспаривать ее — нарушать завет старушки, ничем не погрешившей ни перед Боженькой, ни перед людьми… Ничего, добрый Боженька все видит со своего пухового облачка в небесах, он все управит в мою пользу. Я ведь сиротка, Вельяминов, полная сиротка, а Божечка никого так не любит, как сироток.

Вельяминов покачал головой.

— Менее всего вы похожи на «сиротку», Софья Дмитриевна.

— Да? — Она прищурилась.

— Вас жалеть не хочется…

— Какой вы нерусский человек, Миша. Русскому человеку всегда хочется кого-нибудь жалеть.

Вельяминов кашлянул и спросил:

— Вы, стало быть, все еще в Лембасово обитаете?

— Стало быть.

— Ну, и как там развиваются события?

— В Лембасово?

— Да.

— Если вам о ком-то определенном хочется узнать, Вельяминов, то скажите прямо. Незачем ходить вокруг да около в надежде, что я угадаю.

— А вы разве не угадываете, Софья Дмитриевна?

— Если и так, — не стала отпираться Софья, — то что же препятствует мне мучить вас? Я ведь только что рассказывала, как обожаю смотреть на страдания красивых мужчин в военной форме.

— Будет вам, — сдался Вельяминов. — Не дразните меня. Расскажите, как поживает Тамара Вязигина.

Софья погрозила ему пальцем.

— Вот вы какой бесчувственный! Расспрашиваете про одну женщину у другой! Ладно, так и быть: Тамара Вязигина вышла замуж за Потифарова.

Вельяминов тряхнул головой.

— Вот убейте меня, Софья Дмитриевна, не могу сейчас вспомнить, кто это такой.

— Потифаров незабвенен, — засмеялась Софья. — Просто вы с ним не вступали в общение, оттого и не помните.

— Ну и как, счастлива она?

— Наверное… Человек редко бывает счастлив, Миша.

— А вы?

— Я? — Софья выглядела по-настоящему удивленной.

— Да, вы, — настаивал Вельяминов. — Вы счастливы?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Вы очень сильно изменились.

— Я была подростком, Миша. Растерянным, озлобленным подростком. Девочки в этом возрасте вообще нехороши, недовольны и жизнью, и собственной наружностью. Даже те, у которых имеются добрые родители. Так что говорить обо мне!.. Я была доставлена в дом княжны от гроба моего самоубийцы-отца. Как вы полагает, сколько было в поступке княжны милосердия, сколько — любопытства и сколько — желания властвовать над еще одним человеческим существом? Да если бы меня продали на каком-нибудь рынке рабов — я и то, кажется, чувствовала бы себя свободнее.

— Вот уж никогда не подозревал, что участь приживалки так тяжела и терниста, — сказал бестактный Вельяминов.

— Это смотря какая приживалка, — ответила Софья. — Иные, напротив, находят в утеснениях наивысшее удовольствие.

— Скажите, Соня, — Вельяминов посмотрел на нее сбоку и мимолетно поразился неровности, обрывочности линии, обрисовывающей ее профиль, — скажите, только правду — или не говорите уж вовсе, — как вы сумели получить от княжны все наследство?

— Вас Мышецкий подослал?

— Конечно, нет… Впрочем, вы вольны подозревать.

— Вольна, но не буду, — прервала его Софья. — К тому же, если вы и передадите Мышецкому мой ответ, ему это никак не поможет. Я и Харитин, если можно так выразиться, кормили княжну нашей молодостью. А ей очень нравилось чувствовать себя свежей и бодрой. К ней возвратилась ясность чувств, она испытывала настоящую радость, какой не знала уже очень много лет.

— Как это — «кормили»? — удивился Вельяминов.

— Вы слышали, наверное, что иные старики льнут к детям… Смотрят на маленьких слезящимися глазками и вспоминают собственное детство. А иные старцы заедают чужую юность. Нарочно измываются над собственными детьми или внуками. Но княжна была не из таких. И когда я говорю, что мы ее «кормили», я имею в виду — кормили в прямом смысле слова. — Она показала маленькие шрамы на своей руке. — Видите?

Харитин, доселе безмолвно глядевший в сторону, вдруг усмехнулся и коснулся губами Софьиного уха. Софья отстранилась. Харитин склонил голову набок, как будто происходившее почему-то забавляло его.

— Харитин забирал у меня жизненные силы и передавал их княжне, — сказала Софья. — Так почему бы ей и не оставить мне имение? Дорогие родственнички и пальцем ради нее не пошевелили, а я делилась с ней самым сокровенным и дорогим.

Она помолчала и вдруг со смехом спросила:

— Так вы по-прежнему хотите танцевать со мной в «Минерве»?

— Да, — ответил Вельяминов. — Разве я дал вам хотя бы малейший повод усомниться во мне?