— Почему ты выбираешь, в каком платье мне ехать? — осведомилась Софья, отпивая глоток.

— Так быстрее, — объяснил он.

Она поразмыслила немного.

— Платье не имеет значения, — сказала она наконец. — Подай почтовую бумагу и авторучку.

Он повиновался.

Софья искоса следила за Харитином. Он сохранял полную невозмутимость.

— Ты очень услужлив, Харитин.

— Ты сделала то, что я хотел, — сказал он просто. — Ты оставила мужчину. Ты никогда больше, — тут в его глазах мелькнула и сразу погасла угроза, — никогда не будешь любить мужчину-человека. Иначе я убью его. Любого. Ты будешь любить только меня.

— Мне все равно, — отозвалась Софья. Она допила какао и взялась за почтовую бумагу.

— Я живу для тебя, Софья, — сказал Харитин. — Я — воздух в твоих ноздрях, кровь в твоих жилах. Но ты будешь любить только меня.

— Мы ведь уже договорились, — напомнила Софья. — Я согласилась.

— Может быть, ты не все поняла, Софья, — настаивал Харитин. Он осторожно коснулся ее волос, поднес к лицу длинную прядь, взял губами. — Соня, Соня! Я обожаю тебя! Но я не смогу любить тебя всегда. Это пройдет, как болезнь. Никто не в силах продлить болезнь до бесконечности. Она должна закончиться — выздоровлением или смертью. Болезнь — это путь, это переход, это как мост. Когда-нибудь я выйду на другой берег. Я пойду очень медленно, я буду расковыривать мои раны, я постараюсь продлевать путь. Но он все равно закончится. Знай — это вовсе не потому, что я перестану тебя любить. Даже перестав любить тебя — я буду тебя любить.

— Хорошо, — сказала Софья. — А теперь позволь мне написать письмо.

И она вывела торопливо:

«Милый мой Миша.

Когда Вы получите это письмо, я буду уже далеко.

Мы больше не должны видеться. Вы были первым и останетесь единственным человеком, которого любила Софья Думенская. Будьте счастливы — и не вспоминайте больше меня».

Харитин вышел, чтобы расплатиться по счетам и вызвать электромобиль. Софья так и не смогла прибавить ничего к уже написанному. Она запечатала конверт, написала баденский адрес и имя поручика Михаила Вельяминова, присовокупила просьбу передать ему записку и расплакалась. Ей казалось в те минуты, что она плачет обо всех нерожденных детях и обо всех погибших мужчинах, но на самом деле она просто жалела себя.

* * *

Поручик Вельяминов необъяснимым образом пошел на поправку. Правда, он так и не смог забыть Софью Думенскую, однако встреч с нею не искал, дослужился до полковника, вышел в отставку, женился на хорошенькой дочке погибшего однополчанина и, в общем, на закате дней с чистой совестью мог утверждать, что был счастлив.

Казимир Мышецкий, напротив, счастлив не был. Недолгий остаток своих дней он хворал, кашлял и наконец скончался в Бадене в конце лета того же года.

Возвращение Софьи в Лембасово произошло только через несколько лет после ее отъезда за границу. Больше она никуда не отлучалась, разве что на несколько дней в Петербург. Мышецкие навсегда оставили всякие претензии и больше в Лембасово не показывались. Приезжал адвокат покойного Казимира, но и он отбыл ни с чем.

В отсутствии хозяйки имение пришло в некоторое запустение, так что Софье пришлось немало потрудиться, чтобы привести все в порядок. Повсюду она появлялась с безмолвным, тихим Харитином. Лишь в очень солнечные дни Харитин отсиживался дома, но, поскольку такие дни в наших краях — большая редкость, то это никому и не бросилось в глаза.

Когда Софья возвратилась в «Родники», то обнаружила там несколько самочинно водворившихся приживалок. Большинству из них Софья мгновенно указала на дверь, но нескольким старушкам она все же позволила остаться. Те ютились по своим прежним комнаткам, выходили вместе пить чай, вспоминали прежнюю хозяйку-благодетельницу и до смерти боялись Софью.

— Наша-то, — шептались они между собой, — какая была серая мышь, а теперь, гляди ты, расцвела.

— Лета ее такие, — возразит, бывало, наиболее здравомыслящая из старух, но прочие тотчас напустятся на нее с обличениями:

— Как ты можешь так говорить! Старая, а совсем дура, жила да ума не нажила! Ты к ней внимательно-то приглядись, к Софье! Чертовка она, чертовка и есть. И глаза у ней были белесые, а сделались зеленые с прожелтью, как глянешь, так и обомлеешь. Ты не поленись, дура старая, очки надень да на Софью хорошо посмотри, с умом посмотри. Сразу все поймешь. Этот-то, которого она с собой притащила, — кто он такой?

— Княжна, покойница, его, как родного сыночка, полюбила, — вздыхала еще одна старушка. — А в самом-то деле, кто он такой? Откуда взялся? Грек, она говорит. Какой такой еще грек? Откуда в Лембасово взяться греку, милые мои? И если он такой прирожденный грек, так что же он солнца боится? Примечали, что он солнца боится?

Старушки кивали чепчиками. Если вдали они видели Софью, то сразу же умолкали, и только слышно было, как дребезжат чашки о блюдечки и ложечки в чашках.

Софья знала, о чем они шепчутся, но не придавала этому большого значения. Старушки жили недолго и умерли все, одна за другой, в течение нескольких лет.

Потянулись спокойные годы, один за другим. Софья расцветала все пышнее, и некоторые Лембасовские женихи начинали на нее заглядываться. Даже Николай Григорьевич Скарятин как-то раз задумался, не жениться ли ему на этой привлекательной женщине.

После того, как он овдовел, лет протекло уже немало, всякие приличия были соблюдены, а со стороны подрастающей Аннушки, вроде бы, не должно было быть препятствий. Аннушка по целым дням игралась с Ольгой Сергеевной, верной своей гувернанткой-подругой, брала уроки фортепиано, чтения, рисования, иностранных языков; папеньку обожала, но виделась с ним недолго — утром ручку поцеловать и на ночь благословиться, а также иногда за обедом.

Скарятин решил не торопить события, но и не упускать хорошего случая и, как только идея жениться на Думенской посетила его (однажды утром), он не мешкая отправился в «Родники».

Харитин увидел его в окно и сразу же явился к Софье.

Та читала, сидя в креслах и положив босые ноги на стол в кружевной скатерти.

Харитин посмотрел на ее ступни, поцеловал их и сказал:

— Сюда идет Скарятин.

Софья сняла ноги со стола, поправила скатерть, закрыла книгу.

— В таком случае, приготовь чаю.

— Он, наверное, жениться хочет, — прибавил Харитин, тревожно поглядывая в сторону окна, как будто ожидал, что Скарятин войдет в комнату прямо оттуда.

— На ком? — удивилась Софья. — В первый раз слышу, чтобы Скарятин захотел жениться. Мне казалось, он верный вдовец и целиком предан воспитанию дочери.

— Он хочет жениться на тебе, Софья, — сказал Харитин, облизнувшись. — Я не хочу, чтобы он женился на тебе.