Они дошли до конца аллеи и расстались: Софья отправилась в город, а Вельяминов — обратно к источнику. Ему пора было на укрепляющие процедуры.

* * *

После танцев Вельяминов почувствовал себя плохо, но говорить об этом Софье не стал. Он препоручил ее Харитину, все время просидевшему в креслах при выходе в холл отеля, и возвратился к себе в больничную палату на электромобиле, который по его просьбе вызвал гостиничный портье.

Медсестра наутро заподозрила ухудшение в состоянии больного: повышенная температура и прочие признаки о том свидетельствовали. Поэтому Вельяминов был заперт в комнате и переведен на постельный режим.

Он приготовился скучать, как вдруг, около двух часов дня, в окне его палаты показалось лицо.

Палата располагалась на четвертом этаже, поэтому удивление Вельяминова было вполне естественным. Он приподнялся на постели и произнес:

— Какого черта!..

Ногти заскребли по оконной раме, потом постучали в стекло.

Вельяминов окончательно стряхнул с себя действие успокоительных препаратов и выбрался из постели. Он подковылял к окну, подергал шпингалет. Наконец половинка рамы поползла вверх, и тотчас же в комнату к Вельяминову проник гибкий юноша в одежде для занятий спортивными упражнениями.

— Что, Вельяминов, не ожидали увидеть меня здесь? — проговорил юноша голосом Софьи.

— Тьфу ты, — молвил Вельяминов, отступая и падая обратно на постель. — Софья Дмитриевна, нельзя же так конфузить людей.

— Где вы видите здесь людей? — засмеялась Софья, сдергивая с волос спортивную шапочку. — Вы не себя ведь имели в виду?

— Может быть, и себя, — проворчал Вельяминов. Он сильно был смущен при мысли о том, что Софья лицезрела его в полосатой пижаме и босиком. — Вам-то почем знать?

— Медсестричке вы, однако, предстаете в натуральном виде, — сказала Софья, — а передо мной стыдитесь.

— Медсестричка есть не столько человек, сколько орудие пытки, — ответил Вельяминов. — А вы, Софья Дмитриевна… Соня…

— Вы, Миша, романтик, — сказала Софья.

— Как вы здесь очутились? — спросил Вельяминов. — Насколько я помню, четвертый этаж находится довольно высоко над землей.

— Я забралась по приставной лестнице, — сообщила Софья. — На уровне бельэтажа начинается водосточная труба. Она замечательно крепится к стене такими удобными скобками… Оттуда я перебралась на карниз и по карнизу…

— Хотите сказать, что лезли в комнату к мужчине по водосточной трубе?

— А вы хотите услышать, что я влетела к вам наподобие ангела?

Вельяминов сказал, натягивая одеяло себе под подбородок:

— Ну, и для чего вы сюда явились?

— Мне стало скучно, вот и явилась.

— Со мной, по-вашему, вам будет весело?

— Вы, Миша, странно рассуждаете. «Весело» — вовсе не антоним к «скучно». «Весело» — антоним к «грустно»… Мне с вами может быть и весело, и грустно, но никогда не скучно.

— Это еще почему? — подозрительно спросил Вельяминов. — Учтите, Софья Дмитриевна, я большой знаток женщин и претерпел от вашей сестры столько урона, что всякая ваша хитрость мне понятна, как на ладони.

Софья покачала головой.

— Нет никакой хитрости. Лучше подвиньтесь. Ишь, разлеглись один на целой кровати. Я тоже хочу лечь.

— В каком смысле? — пробормотал Вельяминов, но подвинулся.

Софья тотчас улеглась рядом с ним и обняла его одной рукой.

— Да ни в каком, — ответила она. — В самом прямом. Хочу лежать. Сидеть — спина устает. Давайте, рассказывайте мне что-нибудь. Какую-нибудь мужскую глупую историю про то, как все провалились под лед и как вас вытаскивали по одному, и вы потеряли казенные сапоги… Или про то, как какой-нибудь подпоручик отличился на смотру… Или про лошадь.

— Про лошадь?

— Да. Мне сегодня снилась лошадь. Будто я по книге учусь на нее забираться. В книге все без картинок, одни описания — непонятно. «Вставьте носок сапога в стремя и, держась рукою за холку, причем необходимо прихватывать кусок гривы…» Я во сне все время вставляла в стремя не ту ногу и усаживалась лицом к хвосту. Как вы считаете, Вельяминов, к чему такой сон? К большому конфузу, вероятно?

— Вы верите снам?

— Я не верю ни снам, ни людям… Но вы мне верьте, Вельяминов, потому что я люблю вас и никогда не сделаю вам зла.

Она устроилась головой на его плече.

Он осторожно коснулся подбородком ее волос.

Софья засмеялась:

— Проверяете, настоящая ли я?

— Может быть.

— Настоящая… — Она вздохнула. — Вы тогда так бессердечно танцевали с этой Вязигиной…

— Позвольте, Софья Дмитриевна, вы сами отказались. Еще пристыдили меня — что я как будто не замечаю и не уважаю вашего траура и лезу с приглашениями на танец.

— Все равно, вы были бессердечны.

— Тамара сама бессердечна… А кто этот Потифаров?

— Милый человек, — ответила Софья. — Только нелепый. Она будет его мучить.

— А вас это, конечно, забавляет?

— Нет, — покачала головой Софья. — Потифаров недостаточно красив, чтобы меня восхищали его страдания. К тому же он не военный. Страдания таких, как Потифаров, эстетически бессмысленны.

— Вам говорили, Софья Дмитриевна, что вы — монстр? — осведомился Вельяминов.

— Нет еще, но это лучший комплимент из возможных.

Вельяминов приподнялся и поцеловал ее.

— Значит, я буду первым.

— Это точно, — прошептала Софья.

* * *

Несколько дней Вельяминов провел, по настоянию врача, в постели, но затем ему сделалось лучше, и он вернулся к прогулкам и посещению увеселительных заведений. За эти дни каким-то образом нарушились его дружеские отношения с Мышецким. Если бы Вельяминов вел дневник, то непременно записал бы туда: «Мы с Казимиром более не приятели». Причина этого раздора, однако, оставалась неясной: их просто больше не тянуло проводить время совместно. Мышецкий увлекался преимущественно картами и рулеткой, Вельяминов же неизменно влеком был туда, где находилась Софья.

«Женщина разлучает друзей, — записал бы в своем дневнике Мышецкий, если бы, разумеется, у него имелся таковой. — Очевидно, таковы непререкаемые законы природы».

В Баден приехала известная в Европе певица Монтеграсс. О ней говорили, будто она родилась в Венгрии, но по крови не мадьярка, а цыганка, по меньшей мере, наполовину. Другие считали местом ее рождения отдаленный замок в Австрии. Третьи называли, как ни странно, Лодзь и уверяли, что ее отец — обычный рабочий с судоверфи, а все эти истории о замках и цыганах — выдумка досужих репортеров.