Оглянувшись по сторонам до того, как погас свет, Кристиана заметила в зале преобладание старшего поколения и подумала про себя: «Много alte kackers» – «старперов», дословно. Радиоведущий Джеймс Ранди присутствовал на показе в компании писателей-футуристов, среди которых был Айзек Азимов. Ранди сидел в двух-трех рядах от режиссера.

Ранди припоминает, что во время показа в зрительном зале нарастали смешки, позевывания, комментарии, особенно слышимые к концу первой половины фильма, в которой Боумен совершает пробежку по центрифуге. В сцене, подумал он, «Кубрик пытался показать, как скучно было находиться в космосе. У него, конечно, получилось».

Пока Дулли бежал по аппарату, Джеймс стал слышать недовольные комментарии. «Люди говорили: “Давайте уже закончим это”, “Ну вот, опять”, “Давайте дальше” и прочее. Не то, чтобы в полный голос, но их было слышно. Некоторые начинали хихикать, потому что это было нелепо, с этой долгой сценой». Когда пришло время антракта, он наблюдал, как Кубрик и Кларк поднимаются по ступеням вместе. Насупившись, Кубрик словно ушел в свои мысли. На лице Кларка виднелись слезы. «Он был очень расстроен. Очень, очень расстроен».

Во время первой половины фильма Кубрик беспокойно ходил по залу, периодически подходя к будке проектора, чтобы проверить фокус и проконтролировать звук. Карас запомнил, как режиссер ходил по боковым проходам и позади кресел, в поисках того, что отвлекало зрителя. Позже Кубрик признался, что «никогда не видел таких нетерпеливых, беспокойных зрителей». Он поставил кого-то на входе, чтобы тот считал количество выходящих из зала. Сначала это были капли, затем постоянный поток и настоящий ливень во время антракта. Он вернулся на свое место, пробормотав несколько кратких замечаний Кристиане. «Вдруг он стал говорить: “Я слишком затянул с некоторыми вещами, с бегом в центрифуге…” – вспоминает она. – И он чувствовал явное неодобрение, чуть ли не враждебность MGM, все руководители вообще ушли. В скуке. Это было страшно».

Во время антракта Кристиана чувствовала злорадство, витающее в воздухе. Выбравшись в уборную, она услышала, как одна женщина сказала другой: «Я и не знала, что на Луне нет воздуха». Тут она начала понимать, что все дело могло быть в том, что у них не тот зритель. Может, все не так плохо, как кажется. «Они не будут теми, кому понравится фильм, – сказала она себе решительно. – Они не будут теми, кто купит билеты на сеанс. Я знаю, что люди любят читать Артура Кларка. Я знаю, что они любят такие сюжеты. И главное, это сделано великолепно!»

Кларк, уже дважды видевший фильм, покинул кинотеатр в антракте, вернувшись в Челси с поникшей головой. Позже он вспомнил фразу, прозвучавшую из ряда MGM: «Вот и настал конец Стэнли Кубрика».

К концу показа насчитали 241 ушедшего зрителя – более шестой части публики. Затем Кубрики отправили девочек в дом, который арендовали на Лонг-Айленде, и вернулись в Плазу, где устраивали прием гостей. Джереми Бернштейн привел туда своего редактора из журнала New Yorker, который после просмотра заявил: «Что бы это ни было, это грандиозно». Прибыв на вечеринку, которую назвал «очень мрачной», он заметил Терри Саузерна, который сидел в углу и «выглядел довольно несчастно». В воздухе номера чувствовалась какая-то обреченность. «За исключением Луи Блау, который без остановки твердил, что это шедевр, все остальные, и я в том числе, были разочарованы», – вспоминает он. На вопрос о том, что происходило с Кубриком, Бернштейн сказал: «Я думаю, он был в замешательстве».

Кристиана вспоминает эту сцену с точностью, свидетельствующей о том, что травматичные переживания могут остаться на долгие годы. «Номер был полон напитков, людей и напряжения, – сказала она. – Я никогда не видела столько людей в одной комнате. Едва можно было двигаться, и это длилось целую вечность. Стэнли был так несчастен». Той ночью люди говорили «язвительные вещи», дружбы разрушались с «ехидством и мерзкими улыбками». Так, как мы все боимся больше всего: когда люди радуются нашим провалам.

Присутствие Саузерна успокаивало ее. «Терри переживал за Стэнли, потому что некоторые говорили очень негативные вещи, – сказала она. – Большую часть времени я говорила с Терри, потому что я боялась этого сборища». Она вспоминает, как говорит Саузерна: «Мне так грустно, это просто ужасно по отношению к Стэнли», и он ответил: «Это великий фильм, не волнуйся, с ним все будет хорошо. Посмотри на этих ублюдков. Ты с ними обычно вообще разговариваешь? Разговаривай со мной».

«Я всегда любила его за это», – сказала она.

Во время этого собрания Кубрик безостановочно курил. К трем часам утра все разошлись, оставив после себя запах сигарет, алкоголя и колоссальное чувство неудачи. «Стэнли разрывал себя на части, – сказала Кристиана. – Говорил: “Господи, им настолько не понравилось!” “Он был разбит”. Она пыталась переубедить его, говоря: «Это не правда. Ты вообще видел этих зрителей? Ты бы с ними даже разговаривать не стал. Конечно, им не понравилось. Давай дождемся, когда придет зритель – все изменится».

Неспособный успокоиться, он шагал по номеру, без конца спрашивая: «Что мне делать?» Обычно Кубрик хранил все в себе, замечает Кристиана, но тот вечер его разрушил, и он не мог держать себя в руках. Она решила взять другой тон.

«Это полная чепуха, – сказала она ему. – Ты прислушиваешься к тому, на что обычно не обратил бы внимания, и теперь загоняешь себя в угол. Это же вздор!» Она налила ему скотч: «Выпей».

Было уже четыре часа утра. «Мы легли, и Стэнли не мог ни спать, ни говорить, он был просто раздавлен, – вспоминает она. – Он был на грани слез, хотя он не заплакал. Он все повторял: “Боже, это просто ужасно”». Ему было очень-очень-очень плохо. Он сказал: «Послушай, поедем в дом, к детям, хотя бы будет, чем заняться».

Она разбудила его как раз вовремя, чтобы он услышал конец сообщения: луч света, окончивший одну из самых темных ночей в жизни Стэнли Кубрика.

* * *

За исключением Пенелопы Джиллиат, которая описала фильм для журнала New Yorkeк как «значительный фильм и незабываемая затея», нью-йоркские критики выстроились в очередь, чтобы разгромить фильм, главным образом, в статьях, опубликованных тем утром. Рената Адлер в Times назвала его «где-то между гипнотическим и безмерно скучным», обвинив фильм в том, что он «будто наслаждается собственной интеллектуальностью». (Все же она отметила «небывалую реалистичность» питекантропов.) Стэнли Кауффманн описал его для New Republic как «громадное разочарование», отмечая, что он был «настолько унылым, что убивал весь интерес к технической гениальности, ради которой Кубрик позволил ему стать таким». В Village Voice Эндрю Сэррис подсыпал перца, сказав об «абсолютно неинтересном провале и самой точной демонстрации неспособности Кубрика рассказать историю внятно и последовательно».