не вальс, потому что это глупо. Даже если это будет три раза, сечёшь? Вальсировать три раза с одним человеком — ничего н-не значит. Я делал это дв-важды с Тоддом, и у него были такие уши, что просто… И что с того, что я случайно ему под-дрочил. Ну. И. Что. Держу пари, я хорошо поработал руками. У меня никаких жалоб нет. На самом деле, я очень даже хорош. Правильный зах-хват и всё такое. А когда я кончаю? Знаете, что я делаю после? Я б-благодарю себя, потому что я в-внимательный любовник, понятно? Мне приятно, когда я кончаю. Я говорю себе, как это б-было хорошо, разве это плохо? Бармен! Бар. Мен. Д-добавки. Просто оставь бутылку. Так проще. На чём я остановился? О. Точно. Я даже не хотел идти на собрание чёртова фан-клуба Райана Идиохарта, понимаешь? Я пошёл, потому что просто п-проверял, нет ли шпионов или ещё чего. Никто не п-проникнет в замок или типа того. Тина, чувак. Тина бы прон-никла в замок, с-сечёшь? Потому что она просто…. Боги. Она думает, что мои кексы сухие, как и мой крахи… красех. Такие же сухие, как мой краеухольный чел. Или как там. Мои кексы ни хрена не сухие, Тина. С-сечёшь? Вот, что я ей сказал, а она такая. Типа. Типа, Мервин. Она сказала. Мервин. Ты меня бесишь, потому что ты весь такой остроумный, классный и охуенно крутой, а я нет, потому что я сучка-подросток, которая хочет поиграть с членом Райана. Или к-как-то так. С-сечёшь? Кто так делает? Правильно? Кто так делает? П-прости. Прости. Чувиха. П-прости. Как тебя зовут?

Пожилая женщина, с которой я разговаривал, странно на меня уставилась.

— Ты просто сел и начал говорить, даже не спросил, как меня зовут.

— О. Это к-круто. Или как там. Тебя ведь не Райан зовут, потому что это было бы просто ужасно.

— Нет. Меня зовут. Эм. Бетти?

— Бетти! Бет. Ти. Эй. Эй, б-бармен! Принеси моей подруге Бетти ещё выпить, лады? Она. Она м-моя подруга, сечёшь?

— О Боги, — прошептала Бетти.

— Всё в порядке, — сказал я громко. — Он-ни меня знают. Я прихожу сюда постоянно. — Я наклонился к ней и прошептал: — Я н-никогда не был здесь раньше. Они понятия не имеют, кто я. — А потом я ей подмигнул. — Боги, — простонал я, стараясь избавиться от мошек перед глазами. — Ты с-симпатичная для старой леди. Как сексуальная бабуля. А ты. Типа. Хочешь уйти? Ну там. Поиграть в карты или ещё что-нибудь. Волосы там заплести. Не знаю. Сечёшь?

— Нет, — ответила Бетти. — Не секу. Я просто хочу поесть, но ты упираешься в мой обед локтями.

— О нет! О боги. Бетти. Бетти. М-мне так жаль. Я так… ты ешь пасту?

— Я. Пыталась?

— И мои локти б-были в ней?

— Эм. Да?

— Итак. М-можно сказать, что это… локтевые макароны?

— Эм. Это… паста? И это твой… локоть. Локтевая паста?

— Такого нет, — возразил я ей. — Локтевая паста. Что за. Боги, ты т-такая странная. Я пойду спать. С-спасибо, что пригласила меня на свой день рождения. Пока.

А потом я отключился.

Десятое утро.

— О боги, — стонал я, волоча ноги по дороге. — Убейте меня сейчас же. Или солнце. Мне всё равно кого.

— Кто-то получил прошлой ночью хороший урок, — сказал Гэри, звуча слишком бодро, в то время как я умирал.

— До или после того, как он проснулся в миске с пастой? — спросил Кевин. Засранец.

— Паста лицо! — воскликнул Тигги. — Волшебник Паста Лицо.

— О, с большой буквы, — протянул Гэри. — Теперь это навсегда.

— Дурацкое грёбаное правило, — проворчал я.

Тринадцатая ночь.

— Итак, — протянул Гэри. — Нам с Кевином. Нужно пойти в лес. За. Едой.

Я уставился на них обоих.

— За едой.

— Ну. За ягодами там.

— Ягодами, — повторил я.

— Да, — сказал Кевин. — Чтобы поесть ягод на завтрак.

— Ягоды.

— Лесные ягоды, — добавил Гэри. — Из леса.

— Отлично, — выдохнул я. — Я первый подежурю. Не задерживайтесь.

Час спустя всё стало жутковато.

Я лежал у костра, слушая, как рядом храпит Тигги, и смотрел на звёзды, и внезапно услышал, как эхо пронеслось над деревьям.

Сначала я подумал, что это призрак ест диких кошек.

А потом, что это обезьяны, сражающиеся очищенными, мокрыми апельсинами.

Но потом я услышал:

— О-О-О, КЕВИН. БОГИ. БЛЯДЬ. НАСКОЛЬКО ДЛИННЫЙ У ТЕБЯ ЯЗЫК?

И я бормотал:

— Нет. Нет-нет-нет.

— ЛЮБОВЬ МОЯ, ТЫ НА ВКУС КАК ЛУЧШАЯ АМБРОЗИЯ. ХОЧУ ТЕБЯ ИСПИТЬ.

Меня начало подташнивать.

— КАК ТЫ ВООБЩЕ МОЖЕШЬ ТАК ИЗГИБАТЬСЯ?

— ГЭРИ. ГЭРИ. ТЫ ЗАСТАВЛЯЕШЬ МЕНЯ ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ЖИВЫМ, И Я ХОЧУ ДЕЛАТЬ МНОГО ЧЕГО С ТВОИМ АНУСОМ.

— Пожалуйста, пусть это будет просто кошмаром, — прошептал я. — Умоляю.

— ТЫ МОЖЕШЬ ДЕЛАТЬ ВСЁ ЧТО УГОДНО С МОИМ АНУСОМ.

— КТО БЫЛ ПЛОХИМ ЕДИНОРОГОМ? ТЫ БЫЛ ПЛОХИМ ЕДИНОРОГОМ?

— Прошу, скажи нет. Пожалуйста, скажи нет.

— ДА. ДА! Я БЫЛ ОЧЕНЬ ПЛОХИМ ЕДИНОРОГОМ.

— Ну почему? — Я застонал и натянул одеяло на голову.

— ПЛОХИХ ЕДИНОРОГОВ НАКАЗЫВАЮТ. ТЫ ЗНАЛ ОБ ЭТОМ?

— ДА! ДА, Я ЗНАЛ!

— ДА, ЧТО?

— А? ДА, ЧТО ЧТО?

— НЕТ. ТЫ ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ ДА, СЭР.

— О. ТЫ И ПРАВДА МЕНЯ НАКАЖЕШЬ?

— Не наказывай, — бормотал я, раскачиваясь взад-вперед. — Не наказывай.

— НУ, ДА. ТЫ ЖЕ БЫЛ ПЛОХИМ ЕДИНОРОГОМ. ТАКОВЫ ПРАВИЛА.

— ЧЬИ ПРАВИЛА?

— ПРАВИЛА КЕВИНА ДЛЯ ОФИГЕННОГО СЕКСА.

— Он не должен следовать этим правилам, — сказал я спящему Тигги.

— OХ. ЛАДНО. ДУМАЮ, Я МОГУ СЛЕДОВАТЬ ПРАВИЛАМ. ДАВНО МЕНЯ НЕ НАКАЗЫВАЛИ. МОЁ СТОП-СЛОВО — МЮРИЭЛЬ. ФОНДЮ ДЛЯ ПОМЕДЛЕННЕЕ. И ДЛЯ «ПРОДОЛЖАЙ, ПОТОМУ ЧТО ВСЁ ОХРЕНЕННО» — СЭМ.

— Да ладно! — взвыл я в ладони.

Обезьяны возобновили борьбу за мокрый апельсин с призраками, пожирающих диких кошек.

— КТО МОЙ ПЛОХОЙ ЕДИНОРОГ?

— Я, СЭР. Я ТВОЙ ПЛОХОЙ ЕДИНОРОГ. ОТШЛЁПАЙ МЕНЯ СВОИМ ЯЗЫКОМ.

— ТАК ХОРОШО? ТЕБЕ ПРИЯТНО?

— СЭМ. СЭ-Э-Э-М. СЭМНЫЙ СЭМ.

— Это не нормально, — плакал я. — В этой ситуации нет ничего нормального.

Тигги продолжал храпеть.

— ТЫ НЕПОСЛУШНЫЙ ЕДИНОРОГ. МНЕ ПРИДЁТСЯ ПОУЧИТЬ ТЕБЯ УВАЖЕНИЮ.

— ЗАСТАВЬ МЕНЯ УВАЖАТЬ ТЕБЯ. СЭМ, Я СЭМ. СЭМСЭМСЭМСЭМСЭМ… ЧТО ЭТО? ЭТО ТВОЙ ПЕНИС? СВЯТАЯ МАТЬ БОГОВ, НЕ ЗНАЮ, ВЛЕЗЕТ ЛИ ОН В МЕНЯ.

— Эй, рукоблудники и распутники! — Я пытался петь. Выходило ломано и звучало так, будто я умираю. Потому что так и было.

— О, СПАСИБО ТЕБЕ, ЛЮБИМЫЙ. ВСЕГДА ПРИЯТНО, КОГДА КТО-ТО ГОВОРИТ, ЧТО ТВОЙ ЧЛЕН БОЛЬШЕ, ЧЕМ ВСЁ, ЧТО ОН КОГДА-ЛИБО ВИДЕЛ.

— ЭМ. Я НЕ СОВСЕМ ТАК СКАЗАЛ. СЭР. О-О-О-О. Я ДАЖЕ НЕ ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ТАК МОЖЕШЬ. ОХУЕННЫЙ СЭМ. Я САМЫЙ СЭМНЫЙ СЭМ НА СВЕТЕ. ОТСЭМИ МЕНЯ СКОЛЬКО ХОЧЕШЬ, ГРЯЗНЫЙ УБЛЮДОК.

И это продолжалось ещё четыре часа.