У нее были трудности со словом «девушка», хотя «женщина» применительно к ней тоже казалось не совсем точным. «Женщина» вроде бы означало человека со сковородками и ниткой жемчуга.

– Люди редко выходят за рамки общепринятого. Я говорила тебе, как называлась моя школа? Успения Богородицы.

– Говорила.

– Монахини только и твердили нам, что грех подпускать к себе мальчиков. И никогда ничего про девочек. – В шутливости Рут проскальзывала язвительность.

– Мне кажется, ты с самого начала знала себя лучше, чем большинство людей.

– Может быть. Но отчасти обычное упрямство.

Рут рассказала Мэриен, что с детства знала о своем предпочтении женщин. Маленькая проныра, достаточно сообразительная, держала рот на замке и понимала, как получить желаемое так, чтобы ее не выгнали из католического прихода в маленьком городке Мичигана, где в ходу еще были вилы.

– Эдди тоже знал?

Поскольку Мэриен наконец поняла природу брака Рут.

– Я бы не хотела говорить за него. – Молчание. – Подумай, сколько всего должно было случиться, чтобы мы с тобой встретились.

– Ну, война.

– Что, конечно, полностью нас оправдывает.

Рут, раздираемая мрачным смехом, громко хохотнула, и Мэриен шикнула на нее. Они посмотрели друг на друга, прислушались, но из других комнат над гаражом не доносилось ни звука.

– Никому и в голову не придет, почему я здесь, – прошептала Рут. – Просто две девчонки заболтались допоздна.

Верно. За месяц, прошедший с первого поцелуя, каждую ночь, когда обе ночевали в Ратклиффе, они оказывались в постели то одной, то другой. Гостье рано или поздно приходилось возвращаться к себе – служанка по утрам разносила чай, – но до сих пор, по-видимому, никто ничего не заметил.

Однажды по счастливой случайности их вместе откомандировали в Лоссимаут, и они нашли постоялый двор, где суровая хозяйка резко предупредила:

– Вам придется поселиться в одной комнате. Боюсь, будет тесно.

– Думаю, устроимся, – согласилась Рут. – Раз надо.

От изобретательности, от недостатка воображения у мира становилось весело, тут Рут не было равных, хотя Мэриен знала, что ей тоже противна необходимость хранить тайну. Их начали спрашивать, не сестры ли они, хотя девушки ничуть не походили друг на друга: Рут невысокая, пышногрудая, темноволосая; Мэриен высокая, худая, белокурая.

– Они подмечают близость, – сказала Рут, – но не знают, как ее объяснить, поэтому приходят к единственному умозаключению, до которого могут додуматься.

Да, любила повторять Рут, мы сестры.

Не то что Мэриен могло прийти в голову похваляться их отношениями. Она не собиралась писать Джейми, рассказывать ему о своей влюбленности, так как ни одной клеточкой не хотела столкнуться с его удивлением, ужасом. Вряд ли он осудит ее за безнравственность – будучи художником, Джейми знавал самых разных людей, – но она боялась, ему станет неловко и между ними возникнет трещина. И эта трещина будет углубляться, расширяться и, наконец, превратится в пропасть – большую, чем гигантский клин планеты, уже их разделявший. Он невольно примется воображать, чем они занимаются с Рут, и Мэриен боялась, что в нем неминуемо возникнет отвращение, плесенью покроющее ее образ.

Она не могла сказать, что открыла в себе пристрастие исключительно к женщинам, однако не стала бы с уверенностью утверждать, что предпочитает мужчин. В данный момент она выбрала бы Рут из всех, и все же ей не хватало, чуть-чуть, обязательной диспропорции силы в отношениях с мужчинами, тяги к подчинению, к тому, чтобы твою осаду прорвали, к желанию твердости плоти. Она гнала мысли о Баркли. Когда она бывала с другими мужчинами, даже с Калебом, Баркли отдавался в ней эхом, иногда еле слышно, а иногда громко, заставляя ее содрогаться всем телом, как будто выстрелили в каньоне, что ты ошибочно считал пустым. С Рут она не слышала никакого эха. С Рут было больше равенства и, на удивление, больше тела, движимого жадной изобретательностью, слепой решимостью слиться воедино.

* * *

Когда позволяли обстоятельства, они ездили в Лондон к Эдди. Мэриен ныряла в переполненные, прокуренные помещения, шумные от джаза и забродившие от пролитого алкоголя, и ее охватывало то же головокружительное, бешеное возбуждение, как в детстве, когда они с Джейми и Калебом пускались в приключения: буйная радость, усиленная заговорщической природой их треугольника. Рут рассказала Эдди, что они пара, Мэриен знала, и Эдди отреагировал едва заметно, окружив Мэриен дружеским, братским теплом. Наверное, у него должны быть свои отношения. Разве можно смотреть на самолеты, такие, как его, с товарищами за штурвалом, которые горели и падали, и не искать удовольствия, облегчения, уюта, жизни?

– Знаешь, Мэриен спасла мне жизнь, – сообщила Рут как-то вечером, отхлебнув коктейль и эффектно приподняв брови.

Они отмечали возвращение Эдди из пятнадцатого налета. Если он останется в живых после двадцати пяти, то сможет вернуться домой. Эдди посмотрел на Мэриен с мягким любопытством. Все постоянно спасали друг друга.

– И каким же образом?

– Не смотри на меня, – сказала Мэриен. – Я не понимаю, о чем она.

– Вчера я летела на «Фэрчайлде» из Уайт Уолтема в Престон. – Рут протянула через стол руку и, коснувшись локтя Эдди, продолжила сладким голосом школьной учительницы: – Ты, может быть, не в курсе, но, чтобы добраться туда, надо пролететь по ливерпульскому коридору. Ты знаешь, что это такое?

– Уверен, ты мне сейчас расскажешь, – весело предположил Эдди.

– Это полоса воздушного пространства шириной в две с половиной мили между ливерпульскими и уоррингтонскими заградительными аэростатами. В общем, я уже зашла туда, как вдруг из ниоткуда появились облака. Правда, из ниоткуда. Только что было чистое небо, а через минуту сплошная белизна. Как выяснилось, важна точка конденсации. Такое странное явление.

– И Мэриен изменила точку конденсации? – спросил Эдди. – Она богиня погоды?

– Почти.

– Тогда Мэриен, наверное, солнце. Прилетела и выжгла облака.

– Нет, но она немножко научила меня идти по приборам.

– Да ты меня совсем не слушала! – воскликнула Мэриен и объяснила Эдди: – Она разрешала мне говорить только в пабах и все время отвлекалась. Мне с большим трудом удалось хоть что-то ей рассказать.

– Ты учила, что, попав в облако, надо перевести аэроплан в горизонтальный полет, вернуться на прежний курс, очень медленно, полого развернуться в обратную сторону, а затем попытаться нырнуть под облако.

– Тебе любой бы так сказал.

– Но никто кроме тебя не потрудился. В общем, я так и сделала, однако опустилась до пятисот футов, а туман ничуть не рассеялся. Тогда я решила подняться, но облако тоже поднималось. Я дошла до семи с половиной тысяч и все еще торчала в облаке.

– Надо было катапультироваться, – подсказал Эдди.

– Я думала и, наверное, прыгнула бы, но, опаздывая, не успела переодеться в брюки. На мне осталась форменная юбка, и, между нами, закончилось чистое белье, поэтому я не надела трусы. – Рут посмотрела на друзей: – Вы понимаете сложность?

– Рут, – заметил Эдди, – когда приходится выбирать между смертью и прыжком без нижнего белья, я бы решился на второе. Я даже удивлен, что ты не воспользовалась возможностью оказаться в центре скандала.

– Я тоже, – задумчиво кивнула Рут. – Задним числом мне кажется, я не хотела демонстрировать собственную беспомощность. В общем, я… ну, полетела дальше, надеясь, что откроется дыра.

– Я сейчас лопну от любопытства, – улыбнулся Эдди, – хотя, судя по всему, ты выжила.

– Увидела, что рассеивается. По крайней мере, мне так показалось. Могла и придумать. Я представления не имела, где нахожусь. Нырнув, могла влететь прямо в аэростат или склон горы.

Рут замолчала.

– Ты перенервничала. – Эдди взял ее за руку.

– Конечно. Еще как. – Голос Рут дрожал. – Знаете, когда такое случается, ты настолько сосредоточен, что почти ничего не чувствуешь. Зато потом бьет, как будто ты замерз и никак не можешь согреться.

– Мэриен, дай мне какой-нибудь совет, – попросил Эдди. – Любой. На удачу. Что мне надо знать? Что спасет мне жизнь?

– Могу только повторить. Просто здравый смысл.

– Это не совет. Давай еще.

Мэриен подумала.

– Мой первый учитель говорил, что нужно научиться понимать, когда не обращать внимания на инстинкты; идти у них на поводу, когда хочется сопротивляться, и, наоборот, сопротивляться, когда хочется поддаться. Хотя вообще-то он не очень много разглагольствовал об авиации. И скоро погиб. В авиакатастрофе.

Эдди рассмеялся:

– Мой сильнейший инстинкт советует мне