без дальнейших разговоров идёт и бросается на копьё или на нож — и делу конец. Место любви, влюбления занимает одна физическая похоть (вспомним, например, жену князя Владимира и атамана калик); богатыри никогда не влюбляются, а только берут себе жён или наложниц. Побудительные же причины действий у богатырей никогда не собственная удаль, не желание добыть себе геройскую славу, а только исполнение княжеского повеления: князь приказал то-то или то-то, и богатырь, род военного раба или кондотьера, идёт исполнять это приказание. В восточных первообразах наших былин мы не найдём такой бедности и ограниченности мотивов и личных характеров. Какая разница! Здесь вы на каждом шагу встретите и героя, идущего на войну или завоевание, потому что ему самому так хочется, а не князь приказал, и богатыря влюбляющегося, и богатыря ревнующего, и богатыря, выражающего то или другое душевное своё настроение, и богатыря, возмущённого поступками посторонних лиц над его отцом, матерью, женой, сестрой, и все эти душевные настроения и движения высказываются не только всегда в поэмах высокоцивилизованных, развитых народов (в Магабгарате, Рамаяне, "Шах-Намэ"), но даже очень часто в поэмах и песнях народов и племён, на которых мы привыкли смотреть с некоторым высокомерием, как на народы и племена грубые, ещё вовсе не развитые (поэмы Средней Азии, например, "Гессер-Хан", Джангариада, "Козы-Курпеш", песни киргизские, сибирско-татарские, телеутские, сагайские, монгольские, калмыцкие). Здесь можно бы набрать гамму самых разнообразных психических движений и настроений. Так, например, богатырь Сары-Мёке надумывается о мщении; богатыри Хан-Тёнгёс и Кум-Тёнгёс приходят в такое удивление от силы и огромной тяжести богатыря Алтын-Айры, что долго стоят, совершенно немые и только трясут головой; старуха Алтын-Арег до того наполнена глубоким состраданием к мальчику, которого тиранит её муж, что упрашивает этого последнего лучше убить её, чем того мальчика; богатырь Иебег-Хан столько знаменит своим состраданием, что к нему прибегает конь Ак-Хана и умоляет его выручить из беды детей его господина; богатырь Кара-Мёс из благодарности к Алтын-Хану решается пожертвовать жизнью, чтоб помочь его сыну; богатырь Айдолей обращается с благодарственною речью к огненному морю, солнцу, луне и Кудаю (творцу) за спасение его от преследующей его женщины-лебеди; богатырь Ала-Картага ревностно заботится о том, чтоб у него во владениях никто один другого не оскорблял и не обижал; богатырь-мальчик предаётся радости, увидав своего коня-жеребёночка; богатырь Алтын-Эргек однажды плачет от страха; богатырь-сирота рассказывает, что ему стыдно, и т. д. Но ещё чаще, пространнее и художественнее бывают выражены разные душевные движения в поэмах и песнях киргизов, которые, без всякого сомнения, должны считаться самыми художественными и самыми поэтическими произведениями, между всеми подобными же созданиями тюркских племён. Здесь же ежеминутно встречаем лирические места высокого достоинства и красоты. Так, например, красавица Ак-Чунус, страстно влюбившись в богатыря Таргына, рассказывает ему, в превосходном монологе, что теперь позабыла всё и всех, и велит ему похитить себя, не то она умрёт от горести; хан, отец её, хочет выдать её замуж за иноземного князя, которого она не любит. В этой же песне богатырь Эр-Таргын, чувствуя свою несправедливость против другого богатыря, добровольно уезжает, оставляя ему свою возлюбленную, а этот богатырь, выслушав трогательные просьбы красавицы Ак-Чунус, великодушно отступается от неё и соединяет влюблённых молодых людей.

Ногайский хан Бос-Монай так живо чувствует оскорбление, нанесённое ему однажды взбунтовавшимися рабами, что от горести и стыда не хочет входить в свой дом и лежит на земле целый вечер, потом всю ночь и утро и успокаивается лишь тогда, когда явившийся ему Кыдыр (пророк Илья) пророчит ему, что у него родится сын, который отомстит за него, и т. д. Но самое большое количество разнообразнейших психических мотивов и движений можно найти в поэме "Козы-Курпеш". Её известно несколько разных редакций, и в каждой свои новые и превосходные мотивы. В противоположность всему этому наши богатыри в былинах не чувствуют никогда ни стыда, ни ревности, ни любви, ни удивления, ни сострадания, ни радости, ни горести, не чувствуют. потребности ни в великодушии, ни в мщении, ни в благодарности. Они только совершают известные факты, известные действия: всё остальное для них сочтено излишним. В сравнении с приведёнными выше монгольскими и тюркскими поэтическими произведениями, наши былины, в отношении мотивов психических и иных, оказываются чем-то урезанным, кастрированным. Причина этого факта (который мы будем рассматривать ещё ниже) — время, когда былины перенесены к нам, и тогдашнее состояние нашего народа.

С другой стороны, заметим, что множество подробностей являются в былинах в каком-то тёмном, непонятном виде, так что невозможно дать себе отчёт в их смысле и значении, тогда как в восточных поэмах и песнях, более древних, чем русские былины, мы находим всё то, чего недостаёт былинам со стороны ясности и отчётливого обозначения причин действий. Так, например, в нашей песне об Иване Гостином сыне ничего не говорится о том, с какой стати происходит состязание коней и почему именно владыка черниговский держит сторону героя песни против князя Владимира и всего его двора: в более же первобытной песне томских шоров мы находим вполне удовлетворительные мотивы всего этого. Состязание идёт тут между одним высшим творцом (= наш владыка черниговский) и девятью творцами (= наш князь Владимир с двором своим), и предмет состязания — это кони, созданные тою и другою стороною; понятно, что это вопрос кровный, глубоко существенный, имеющий значение феогоническое, религиозное, а это очень далеко от того мелкого скакового интереса, который только и уцелел в нашей былине. Из былины о Ваньке Вдовкине сыне точно так же совершенно исчез главный, существенный мотив и остался налицо только ничем необъяснимый и ничего не значащий факт прятанья, которому мы не можем никоим образом сочувствовать, потому что он тут лишён, по русскому пересказу, всякого смысла. А между тем, но первоначальным оригиналам, этот факт заключал и смысл и значение, и интерес. В былине о Соловье Будимировиче встречается особенно много темнот, недоговорок и запутанностей, тогда как в предшествовавших ей оригиналах всё понятно, разумно и просто. В былинах о Дунае и Ставре до такой степени исчезли или затушёваны действующие там мотивы (в первой — убийство жены и вынутие младенца, во второй — сватовство женщины за женщину и т. д.), что рассказы первоначально очень поэтические и легко обнаруживающие все значение своего содержания, превратились в какие-то чудовищные или карикатурно-буфонские сказки.

Особенное внимание надо при этом обратить на то, что былины точь-в-точь столько же утратили в сравнении с азиатскими первообразами своими, как и сказки. Оно и понятно: