Если она и от этого не протрезвеет, ее уже ничто не спасет.

— Пошли? — спросил я, когда мы подошли к дому.

Хеге посмотрела на меня, улыбнулась, — как я понял, сама она считала эту улыбку роковой, потому что тут же обняла меня за шею, с силой притянула к себе и поцеловала. Отталкивать ее я не хотел, поэтому немного выждал и лишь потом выпрямился и освободился из ее объятий.

— Так не пойдет, — сказал я.

— Ага, — она расхохоталась.

— Пошли обратно, к остальным? — предложил я.

— Ага, пошли, — согласилась она.

В тепле трезвость быстро испарилась, и вскоре Хеге надолго скрылась в спальне, а мы, оставшись без хозяйки, убрали со стола бутылки и стаканы, заглянули в спальню, где Хеге, раскинувшись прямо в одежде на двуспальной кровати, громко храпела, и разбрелись по домам.

Остаток выходных я писал. В воскресенье ближе к вечеру ко мне зашли Хильдегюнн, Вивиан, Андреа и Ливе. Им, как обычно, было скучно, и я с полчаса поболтал с ними, стараясь не смотреть на Андреа. Я взглянул в ее сторону лишь раз, и взгляд мой словно был магнитом, а ее глаза — из железа, потому что через долю секунды она тоже посмотрела на меня и залилась румянцем.

Нет и нет, бедная крошка Андреа.

Впрочем, никакая она не крошка, бедра у нее вполне женские, груди размером с апельсины, а в зеленых глазах блестела не только детская радость.

Я сказал, что им пора, у меня есть и другие дела, кроме как весь вечер развлекать детей; они зафыркали, заныли и направились к двери. Андреа, шедшая последней, наклонилась, натянула свои высокие сапоги, быстро посмотрела на меня и присоединилась к подружкам, которые уже дожидались ее на улице, на мгновение замерев среди снежных вихрей. Затем они ожили и, смеясь, зашагали вниз по дороге, а я захлопнул дверь и повернул в замке ключ.

Наконец-то я один.

Включив музыку на полную громкость, я сел и попробовал довести до ума начатый накануне рассказ.

Речь в нем шла о семнадцатилетних парнях, которые возвращаются домой с вечеринки и видят врезавшуюся в скалу машину. Они пьяные, дело происходит ранним воскресным утром, над пустынной дорогой и окрестностями висит плотный влажный туман. На повороте они сворачивают и натыкаются на машину — капот смят, лобовое стекло разбито. Сперва они подумали, будто это случилось давно, будто они набрели на брошенную покореженную машину, но потом заметили, что внутри кто-то есть, что за рулем сидит мужчина. Его кресло сдвинуто назад, лицо окровавлено, и парни понимают: авария случилась только что, возможно, минут десять-пятнадцать назад. Эй, вы как, спрашивают они его, он смотрит на них, медленно открывает рот, но не издает ни звука. Парни переглядываются — что делать? Происходящее напоминало сон — потому что вокруг такая тишина и туман, а еще потому что они пьяны. Надо скорую вызвать, говорит Габриэль. Но как? Ближайший дом в километре отсюда. Они решают, что один из них добежит туда и позвонит в скорую, в двое других останутся возле машины. Вытащить водителя невозможно — его зажало внутри и у него наверняка серьезные травмы.

Дальше я не продвинулся. О том, что произойдет потом, я не знал ничего, только то, что мужчина точно умрет у них на глазах. Возможно, он что-то скажет, о чем-то своем, чего они не поймут, но читатель догадается. Играл я и с мыслью о том, что там, откуда ехал этот мужчина, тоже что-то произошло. Например, он запер в комнате своего отца, над которым издевался, и это была его тайна, с которой он и умер. А может, достаточно того, что есть. Утро, авария, умирающий. Погруженный в эту картину — блестящий асфальт, неподвижные ели, осколки стекла, искореженный металл, запах горелой резины и мокрого леса, возможно, столбики на мосту, едва различимые в тумане, — я подскочил, словно ненормальный, когда в окно передо мной постучали.

Это была Хеге.

Сердце мое едва не выпрыгнуло. Я видел, что это она, и понял, что она, наверное, сперва долго звонила в дверь, просто я не слышал, но сердце не унималось. Хеге засмеялась, я улыбнулся и махнул в сторону двери. Хеге кивнула, и я пошел открывать.

— Привет, — сказала она, — не знала, что ты такой пугливый!

— Я работал, — сказал я, — думал о другом. Войдешь?

Она покачала головой:

— Я Видару сказала, что только до киоска дойду. Хотела зайти к тебе и попросить прощения за пятницу.

— Не за что, — сказал я.

— Может, и не за что, но я все равно извинюсь. Прости.

— Спасибо.

— И, кстати, не подумай чего, — добавила она. — Я когда напьюсь, всегда такая. Перестаю собой управлять и вешаюсь на первого встречного. Это вообще ничего не значит. Ты же понимаешь, да?

Я кивнул.

— Со мной то же самое, — сказал я.

Она улыбнулась:

— Хорошо! Значит, все как прежде. До понедельника!

— Ага, — я кивнул, — пока.

— Пока! — она направилась к дороге.

Прикрыв дверь, я понял, что злюсь. На то, чтобы вновь погрузиться в текст, у меня уйдет не меньше часа, а ведь уже восемь. Может, лучше дойти до школы и посмотреть новости спорта? Я стоял перед столом и разглядывал последние написанные предложения.

Нет. Если я хочу чего-то добиться, то надо выложиться по полной.

И я снова взялся за рассказ.

Но в дверь опять позвонили.

Я выключил музыку и пошел открывать.

Это пришли трое молодых рыбаков. С одним из них я играл в футбольной команде, с двумя другими едва словом перекинулся, но на вечеринках мы раза три-четыре встречались. Третьего звали Хеннинг. Он был на год старше меня, окончил гимназию и стремился выделяться в разных мелочах — например, носил остроносые ботинки и черные джинсы и ставил в машине музыку, больше похожую на ту, которая нравилась мне, а не ту, которую слушали местные.

— Можно войти? — спросил он.

— Само собой! — Я отступил в сторону. Они повесили припорошенные снегом куртки, сбросили потемневшие от влаги ботинки, прошли в гостиную и уселись.

Ветер снаружи усилился. Волны кидались на берег, будто свирепые звери. К их постоянному шуму добавились низкие обертоны, как всегда в непогоду, так что звук превратился в гул или глухой рокот.

Гости поставили на стол по бутылке «Абсолюта».

— У меня, к сожалению, не с чем смешать, — сказал я.

— Подержим немного в морозилке и выпьем так, — решил Хеннинг, — так русские делают. Водку так и надо пить. А если перца добавить, то вкус вообще будет чудесный.

— Ладно, — я пошел за стопками.

Щедро налив им и себе, я поставил один из двух мини-альбомов U2, которые мало кто слышал. Хеннинг, которому U2 нравились, тут же спросил, что это такое, так что я подумал, что выбрал правильно.

Музыка вернула настроение времен девятого класса и первого года в гимназии. Заключеннное в ней огромное, пустынное, прекрасное и одинокое пространство, которое я так любил, да и сейчас еще продолжал любить, как и все то, что его окружало, все, что происходило тогда в моей жизни, — все это сжалось до невероятной вибрирующей плотности на пределе чувств. Год, прожитый заново за секунду.