Стиан уселся на диван, по-мужичьи расставив ноги. Он единственный не снял верхнюю одежду. Я видел, что девочки смотрят ему в рот. Когда он говорил, они ловили каждое слово, а если он обращался напрямую к кому-то из них, принимались ерзать и отводили взгляд.

— Хорошие вам подарки подарили на Рождество? — спросил я.

Вивиан хихикнула.

Я сел на стул по другую сторону стола.

— А тебе, Стиан, — спросил я у него, — подарили тебе что-нибудь хорошее?

Он фыркнул:

— Я на Рождество в море выходил, на рыбалку. Подзаработал. Как только снег стает, мопед куплю.

— Ему в марте шестнадцать исполнится, — сказала Андреа.

Зачем она это сказала?

— Значит, ты всего на три года младше меня, — сказал я, — скоро сможешь меня заменить. Ведь ты небось только об этом и мечтаешь — учителем в школе работать?

Стиан снова фыркнул, но губы у него сложились в едва заметную улыбку.

— Э-э, нет, — протянул он. — После девятого класса если книжку и открою, то только чековую.

Все рассмеялись.

— А ты, Ивар? — спросил я.

— Рыбаком буду, — сказал он.

Ему было всего шестнадцать, но он уже стал выше всех в деревне. При таком росте он, похоже, ни о чем другом и думать не мог. Наблюдать за Иваром, когда рядом с ним находились три семиклассницы, было мучительно, все миниатюрное и изящное — буквы, цифры, беседа, игры с мячом, девочки — причиняло ему страдания. Во многом он оставался ребенком: смеялся над глупейшими шутками, заливался краской, когда его поправляли, и чувствовал себя на месте только рядом со Стианом, который помыкал им, как хотел. Отца Ивар потерял в раннем детстве и, приходя ко мне, ни о чем другом и не говорил. Несчастье произошло в семидесятых — рыболовецкое судно бесследно затонуло, несколько дней это обсуждала вся Норвегия, но потом все забылось и осталось лишь в памяти Ивара, его матери и других близких. Всего год спустя они переехали сюда, в Хофьорд, где жили родственники матери. Это стало его историей, его судьбой — отец, погибший, когда Ивар был маленьким.

— А вы что скажете? — я посмотрел на девочек.

Они пожали плечами. Обычно, приходя ко мне, они вели себя более раскованно, я их поддразнивал, девочки смеялись и давали мне отпор, радуясь собственной дерзости. Но сейчас они держались скромнее. Раскрываться перед Стианом им не хотелось, это была другая игра, и ставки в ней были другие.

— У Вивиан теперь парень есть, — выпалила вдруг Ливе.

Наградив подругу возмущенным взглядом, Вивиан с силой ударила ее кулаком в плечо.

— Ой! — вскрикнула Ливе.

— Правда? — спросил я.

— Ага, — Ливе потерла плечо. — Она со Стеве встречается.

— Стеве? — переспросил я. — Это кто?

— Перец один, на Рождество сюда переехал, — сказал Стиан. — Он из Финнснеса, а тут весной рыбачить будет. Говорят, он полный придурок.

— А вот и нет! — Вивиан покраснела.

— Ему двадцать лет, — сказала Ливе.

— Двадцать? — переспросил я. — Это как же так? Тебе ведь всего тринадцать?

— Да! — ответила Вивиан. — И что?

— Вы тут, на севере, совсем чокнутые, — засмеялся я и поднялся. — Но вам, пожалуй, пора. Я только приехал. Мне надо вещи разобрать. К урокам подготовиться. Понимаете, у меня класс совершенно невыносимый. Ничего не соображают.

— Ха-ха, — бросила Андреа и, встав, направилась в прихожую, к своей белой куртке. Остальные двинулись следом, и прихожая на несколько секунд превратилась в мешанину из курток, рукавов, шапок и варежек, а потом подростки, толкаясь и пересмеиваясь, растворились в темноте. Я разложил вещи, перекусил, улегся в постель и еще пару часов читал, после чего погасил свет и уснул. Ночью меня разбудил шум в комнате надо мной: Туриль с мужем, пол дрожал, она кричала, муж стонал; я взял одеяло и пошел досыпать на диван в гостиной.

В дом мы с Нильсом Эриком переехали на следующих выходных. У меня там была спальня и маленькая смежная с гостиной комнатка, где я работал, а остальное было общим. Готовили и мыли посуду мы по очереди. Почти каждый вечер к нам приходили в гости ученики или другие учителя, чаще всего Тур Эйнар — он заглядывал практически ежедневно, да и Хеге нас нередко навещала. На выходных Нильс Эрик ходил в походы. Он всегда звал меня с собой, а я всегда отказывался. На природе делать мне было нечего, и к тому же где-нибудь непременно намечалась вечеринка, и я если не отправлялся на нее, то сидел и работал. Теперь я писал не рассказы, а роман под названием «Вода сверху/Вода снизу». Это была строчка из песни, которую написал Ингве и его арендальский друг Эйвинн. Роман о парне по имени Габриэль, который учится в кристиансаннской гимназии, должен был состоять из последовательности коротких сухих, похожих на отчеты текстов внутри до поры неявной рамочной фабулы. Повествование, ведущееся в настоящем времени и посвященное в основном выпивке и девушкам, время от времени предполагалось перебивать небольшими экскурсами в детство героя. В кульминационной сцене его, явившегося на вечеринку на дачу в Агдере, свяжут, он переживет нервный срыв и окажется в психиатрической лечебнице, и круг таким образом замкнется, поскольку короткие отчеты, приведенные в начале каждой главы, написаны именно там.

Чтобы выделить на роман побольше времени, я поменял распорядок дня. Темно здесь было круглые сутки, когда спать, а когда бодрствовать, значения не имело, утро и вечер, ночь и день — они не отличались друг от друга. Я просыпался около одиннадцати вечера, писал до восьми утра, принимал душ и шел в школу. Закончив в три часа дня, я шел домой и ложился спать.

Иногда, когда писать не получалось, я одевался и шел на улицу. Гулял по притихшей деревне, слушал шорох разбивающихся о берег волн, позволял взгляду скользить по склонам гор, поначалу, из-за снега, точно паривших во тьме, которая затем их полностью поглощала. Иногда я подходил к зданию школы часа в три-четыре утра и смотрел на собственное отражение в окне, на свое ничего не выражающее лицо, на пустые глаза. Бывало, я оставался в школе до утра. Читал в учительской книгу, смотрел по телевизору кино или просто-напросто спал, пока не хлопала дверь и в учительскую не заходил Ричард. Обычно по утрам он приходил первым. Этого было достаточно, чтобы меня в очередной раз накрыло ощущение хаоса, будто я не властен ничего изменить и нахожусь на грани… Да, на грани чего?

Свою работу я выполняю. И если я делаю ее в конце дня, а не в начале, то что в этом такого?

Если бы только не темнота. Если бы только не эта маленькая уединенная деревушка. Не одни и те же лица каждый день. Ученики. Коллеги. Продавец в магазине. Чья-то мать и чей-то отец. Иногда даже самые молодые из рыбаков. Постоянно одни и те же люди, одна и та же атмосфера. Снег, темнота, школьный класс, залитый режущим глаза светом.

Однажды ночью, когда я вышел проветриться и зашагал к школе, сзади подъехал бульдозер со снегоочистителем, из-под которого в обе стороны разлетался снег, укладываясь сугробами вдоль дороги: на крыше мигал оранжевым маячком, а из трубы спереди валил густой черный дым. Меня водитель не заметил. Чуть поодаль бульдозер остановился, не выключая двигателя. Когда я поравнялся с ним, он снова тронулся. Двигались мы с ним примерно в одном темпе. Я глянул на водителя, уставившегося прямо перед собой, и меня бросило в дрожь: машина, рыча, скрежеща, трясясь и мигая, ехала прямо мне в душу. Я прибавил ходу. Он прибавил скорости. Я свернул направо, и он тоже. Я пошел обратно, он проехал мимо, но потом тоже развернулся, а когда я выбрался дорогу, ведущую к школе, он оказался у меня за спиной. Я бросился бежать, ощущение было отвратительное: вокруг все мертво, черно, деревня спит, и на улице лишь мы вдвоем — я и сумасшедший снегоуборщик, который меня преследует. Я бежал, но что толку, он лишь прибавил скорости и гнал меня до самой школы. Я отпер дверь с колотящимся сердцем — неужели он и сюда за мной увяжется?