— Хорошо, учитель, — хихикнув, она торопливо огляделась.

Я выпрямился и поймал на себе взгляд Андреа.

Взгляд был страдальческий, и внутри у меня потеплело.

— У тебя все хорошо? — спросил я.

— Не совсем, — ответила она. — Мне, кажется, нужна помощь.

Когда я остановился возле ее парты, сердце застучало сильнее. Глупость несусветная, но мысль, что она в меня влюблена, мешала мне вести себя как обычно.

Я склонился над партой, и Андреа как будто сжалась. Даже дышать стала иначе. Она не отрываясь смотрела в книгу. Вдыхая запах ее шампуня и старательно избегая любых прикосновений, я уперся пальцем в первое написанное ею число. Андреа убрала со лба волосы и поставила локоть на парту. Любое наше действие словно приобрело особый смысл, становилось видимо в малейших подробностях и принадлежало уже не естественному и неумышленному, но неестественному и умышленному.

— Вот тут у тебя ошибка, — сказал я, — видишь?

Она покраснела, тихо сказала «да» и показала на следующий пример. Я спросил, понятно ли, она опять повторила «да», тихо и мягко, а дыхание, да, ее дыхание дрожало.

Я выпрямился и пошел дальше по классу, но мгновение продолжало жить во мне, и чтобы избавиться от него, я взял со стола книги, сложил их стопкой и с силой опустил на стол. Мгновение надо было разрушить, заменить новым, более значимым. Мне предстояло превратить класс в место для всех, в единое целое, в класс, который надо чему-то выучить.

— Похоже, у многих из вас возникают одни и те же трудности, — сказал я. — Давайте разберем на доске. Пятиклассники и семиклассники могут пока заткнуть уши.

После моего объяснения урок продолжался как ни в чем не бывало. Даже до того, как я понял, что Андреа питает ко мне романтические чувства, я старался держаться от учеников на расстоянии. Я никогда не приобнимал их за плечи, да и вообще к ним не прикасался, а если разговоры или шутки заходили чересчур далеко, в область сексуального контекста, я немедленно их пресекал. Другим учителям этого не требовалось, для них дистанция между ними и учениками была данностью, которой не изменишь. Мне за нее приходилось бороться.

После обеда я позвонил папе. Голос у него был мрачный, холодный и трезвый. Он спросил, как у меня дела, я ответил, что все хорошо, но я жду рождественских каникул.

— Ты с матерью будешь праздновать? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Мы так и думали. Фредрик тоже не приедет. Поэтому в этом году опять поедем на юг. У тебя тут сестра, Карл Уве. Не забывай.

Неужто он и впрямь думает, что я на это куплюсь? Скажи я, что хочу праздновать с ними, — и он найдет тысячу оправданий, чтоб я отвязался. Я ему там не нужен. Зачем тогда делать вид, будто мы его предали?

— Но, может, я приеду к вам на зимние каникулы? — предложил я. — Вы же тогда на юг не собираетесь?

— Так далеко мы не планируем, — ответил он. — Давай тогда посмотрим ближе к делу.

— Я могу на пароме добраться, — сказал я.

— Да, можно и так. С Ингве давно разговаривал?

— Да, довольно давно, — сказал я. — По-моему, он очень занят.

Во время этого короткого разговора мне казалось, будто папа старается побыстрее его прекратить. Мы попрощались минуты через две. И я был этому рад. Каждый раз, когда такое случалось, я убеждался, что я в нем не нуждаюсь.

Впрочем, может, и ни в ком другом тоже?

Спускаясь по дороге, глядя, как ветер гонит снег с почерневшего моря, я размышлял, существует ли в мире вообще хоть кто-то, в ком я нуждаюсь. Существуют ли те, без кого не справлюсь.

Наверное, без Ингве и мамы.

Но ведь и они вряд ли незаменимы?

Я попытался представить, что было бы, не будь их у меня.

Примерно то же самое минус разговоры по телефону и встречи на Рождество и летом.

То есть незаменимыми их не назовешь?

Но когда я завоюю славу писателя, мама должна быть рядом.

Я пошаркал ногой, расчищая от снега крыльцо перед дверью, и вошел в квартиру. И еще, наверное, когда у меня появятся дети?

Но детей у меня не будет. Такое невозможно даже представить.

Их, судя по всему, у меня и быть не может.

Снимая куртку, я улыбался. А в следующее мгновение расстроился. Это омрачало всю мою жизнь. Я не способен. Я пытался, но у меня ничего не получается, я не могу.

Ох, ну что за дерьмо.

Я повалился на диван и прикрыл глаза. Было неприятно, казалось, кто-то наблюдает за мной со стороны, да, словно за мной наблюдают прямо сейчас.

В пятницу вечером все практиканты собрались у Хеге за пиццей и пивом. Душой этих посиделок была Хеге, она хохмила и сыпала историями. Нильс Эрик, которому она нравилась, пытался произвести на нее впечатление, имитируя и пародируя других. На меня она даже не взглянула — что удивительно, учитывая, что в последние недели зачастила ко мне и выкладывала все, что накопилось на ее суровом сердце.

Когда еду со стола убрали, Хеге достала из холодильника водку. В меня этот прозрачный холодный напиток вселил радость и ясность, а вот Хеге мало-помалу утратила контроль над мимикой и движениями. Встав, чтобы идти в туалет, она врезалась в стену, облокотилась на нее и посмотрела в коридор, рассмеялась и сделала еще одну попытку, на этот раз более удачную: двигалась она излишне прямо, пару раз ее повело в сторону, но в целом до туалета она добралась без особых проблем. Спустя полчаса она задремала, сидя на стуле. Я погладил ее по щеке, она открыла глаза и посмотрела на меня, и я предложил ей прогуляться по морозцу, это только на пользу пойдет. Она кивнула, я помог ей подняться и придерживал, пока мы спускались с лестницы. Хихикая, она сунула руки в рукава куртки, которую я держал перед ней, медленно нахлобучила шапку и замоталась шарфом.

Снаружи было холодно и тихо. За последние несколько часов температура резко упала, и пелена облаков, всю неделю, словно брезент, покрывавшая деревню, отползла в сторону — над нами блестели звезды. Я взял ее за руку, и мы пошли. Хеге шагала, глядя перед собой пустым и бессмысленным взглядом и время от времени безо всякой причины принималась смеяться. Мы спустились к часовне, поднялись обратно, дошли до школы и вернулись. На западе над горами в небо поднялась зеленоватая волна, а потом исчезла, оставив желто-зеленую дымку.

— Смотри, северное сияние! — сказал я. — Видела?

— Северное сияние, ты глянь чего, — пробормотала она.

Мы снова спустились к часовне. Под ногами скрипел сухой снег. Горы на противоположном берегу стояли безмолвные и мощные, лишь немного высветленные снегом среди темноты вокруг. Холод маской лег мне на лицо.

— Ну что, получше тебе? — спросил я, когда мы снова повернули назад.

— Угу, — промычала она.