«Ну, как с тобой разговаривать? Ты ведь всегда прав и всё знаешь лучше других. Люди и даже боги иногда ошибаются. Но только не вы с твоей матерью. Вы всегда уверены в своей правоте».

Сказала и ушла. А Тиберий отправился к Ливии.

О чем они долго беседовали, уединившись в личных покоях супруги великого Августа, Вардий не знал. Но дней через десять после их встречи принцепс пригласил Тиберия на прогулку и между прочим сообщил ему, что военные действия в Паннонии протекают не слишком удачно для римских легионов и он, Август, нет, ни в коем случае, не приказывает, а просит своего пасынка возглавить паннонские войска и поправить положение.

«А Юлия? Как я ее брошу в ее горе?» — осторожно спросил Тиберий.

«Юлия из тех людей, которые предпочитают бороться со своим горем в одиночестве. Мы с ней в этом похожи, — ответил Август и добавил, улыбнувшись той самой ласковой и чуть насмешливой улыбкой, которую Тиберий недавно видел на губах своей жены: — Траур закончится и всё образумится. А ты тем временем образумишь Паннонию».

Через несколько дней Тиберий отправился в Брундизий, а оттуда — в Иллирию.

Вот что рассказал мне Гней Эдий Вардий на втором шаге наших лошадей.

На третьей перемене аллюра я снова сам подъехал к Вардию, и тот мне уже охотнее стал рассказывать:

IX. На следующий год — в семьсот сорок пятом году от основания Рима (Вардий использовал это летоисчисление) — Друз, младший брат Тиберия Нерона, уже третий год победоносно воевавший в Германии, покоривший сначала фризов, а затем свирепых хаттов, первым из римских военачальников совершивший плаванье по Северному Океану и прорывший за Рейном каналы для своих кораблей, — в этом году непобедимый Друз Клавдий, углубившись в германские земли, по которым еще никогда не ступала калига римских солдат, дошел до Эльбы и собирался идти дальше: за край света, потому что на краю света он уже стоял со своими легионами. Но тут, как рассказывают, перед переправой через реку, к которой готовились, явился призрак огромной женщины, и женщина эта вскричала так громко, что многие на несколько дней оглохли: «Куда же еще, ненасытный Друз? Судьба запрещает тебе двигаться дальше! Возвращайся назад! Конец уже близок!». Друз не оглох, но переправу отменил и тронулся в обратный путь. И когда возвращались к Рейну, из леса всадникам наперерез вдруг выбежали медведь и медведица с окровавленными мордами. Лошадь понесла, споткнулась и упала на галопе. Друз при падении сломал себе бедро. Рана оказалась смертельной, и в летнем лагере на Рейне, который с тех пор называют «Проклятым», Друз испустил дух.

Когда пришло известие о ранении брата, Тиберий, в это время находившийся в Тицине, на реке Эридане, вскочил на коня и через Лавмеллий и Верцеллы помчался во Виенну, а оттуда вдоль Рейна — в летний лагерь германских легионов. Друза он еще успел застать в живых. Но к ночи тот умер. Вокруг лагеря выли волки. Звезды падали с неба. Со всех сторон в темноте слышался женский плач. А над рекой некоторые видели двух скачущих на огненных конях юношей и утверждали, что это Близнецы-Диоскуры явились, дабы забрать и унести на небо душу прославленного полководца. Друзу едва исполнилось двадцать девять лет.

Тело повезли в Рим. От рейнского лагеря до Тицина Тиберий шел впереди траурных дрог, ни разу не сев на телегу или на лошадь.

В Тицине тело своего любимого пасынка встретил великий Август и несмотря на то, что наступала зима, не отходя от покойного, провожал его до Рима и вместе с ним вступил в Город.

Похороны были устроены не такие, как у Агриппы, но тоже весьма торжественные. В Рим тело несли знатнейшие граждане муниципиев и колоний. От них его приняли вышедшие им навстречу декурия эдильских и три декурии квесторских писцов. На форуме умершего почтили оплакиванием, хвалебной речью с ростральных трибун и траурными стихами. На Марсовом поле совершилось сожжение и погребение. Среди многих других почестей сенат постановил воздвигнуть арку с трофеями на Аппиевой дороге и присвоить покойному и двум его сыновьям прозвище «Германик» — у Друза за год до его смерти родился второй сын, Клавдий…

Так вот, траурные стихи. За две декады до похорон был объявлен конкурс, в котором приняли участие многие именитые поэты, и среди них Гораций и Варий. За десять дней представили сочиненное на выбор и на утверждение Августа. И тот первым спросил мнение Фабия Максима. А Фабий в ответ: «Из того, что предложено, ничто мне не по душе». — «Что предлагаешь?» — коротко спросил принцепс. «Хочу заказать еще одному поэту. Он быстро напишет», — ответил Максим. Его поддержал Валерий Мессала. Меценат промолчал. Август согласился…

Стихи, как ты догадываешься, Фабий заказал нашему Фениксу, который, напомню, несколькими годами ранее для него, Фабия, и для его жены Марции написал свадебный гимн. Феникс поначалу отнекивался: дескать, никогда в этом жанре не работал и не собирается соревноваться на незнакомом ему поле с трагическим поэтом Варием и с «многострунным певцом» (так он выразился) Квинтом Горацием. «А на смерть Тибулла кто написал скорбную элегию? Кого ты хочешь обмануть, лукавый поэт, меня, твоего давнего ценителя и поклонника?» — укорил его Фабий Максим. «Ну, раз Тибуллу когда-то писал, раз ты мой поклонник, раз ты меня просишь, ну, что же, попробую что-нибудь изобразить. Но ты обещай, что вы с Марцией меня не разлюбите, если вдруг не получится», — Феникс ответил.

Фабий улыбнулся и обещал. А Феникс за несколько часов настрочил (такое слово употребил Эдий Вардий) именно скорбную элегию, а не траурный гекзаметр, который обычно читают на похоронах.

Когда на следующий день Фабий пытался зачитать Фениксово сочинение Августу, тот был слишком занят, отдавая последние распоряжения относительно похорон и готовясь к отъезду в Тицин. «Сами с Мессалой и Меценатом решайте», — велел Цезарь и с благодарностью улыбнулся своему новому любимцу, Фабию Максиму.

Фабий дал прочесть новоиспеченное сочинение сначала Мессале, а затем Меценату, и когда Мессала Корвин высказался за то, чтобы Фениксову элегию предпочесть другим скорбным гимнам, а Меценат уклончиво заявил: «Неплохие стихи. Но стоит ли обижать одновременно Горация и Вария?» — Фабий в качестве третейского судьи привлек к обсуждению Ливию, мать погибшего. И та, других стихов не читав, при первых же Фениксовых строчках разрыдалась, но сквозь слезы дала указание: «Эти, эти читать. Но не тому, кто их написал. Поручите кому-нибудь из актеров. Тому, кто скорбно сумеет прочесть. Чтобы весь форум рыдал».

Мессала и Фабий призадумались. А Меценат оживился и обрадованно объявил: «Бафиллу поручим. Великий Друз его больше других актеров ценил».

— Я что-то не слышал, чтобы Друз ценил Бафилла и вообще кого-нибудь из актеров, — заметил мне Вардий. — Но Меценат Бафилла любил до трясучки. То есть трясся от хохота или от рыданий сотрясался, когда Бафилл изображал комическое или трагическое… Так что своей победой на конкурсе Феникс был обязан вовсе не качеству скорбных стихов — оно было не бог весь какое, — а тем, что друзья его, Фабий и Мессала, воспользовавшись случаем, решили ему посодействовать и обратить на него высочайшее внимание.