Великий любовник. Юность Понтия Пилата - Юрий Вяземский

В следующий раз Гней Эдий Вардий пригласил меня к себе, когда в Новиодуне зацвели яблони.

Он дал мне историческое сочинение о Гражданской войне Валерия Мессалы Корвина и велел читать.

— В школу не ходи. Нечего там тебе делать. Сиди дома и читай. Два дня хватит, чтобы прочесть?

Я глянул на манускрипт и заверил Вардия, что и за день справлюсь.

— Не спеши. Читать надо внимательно… Не завтра, а послезавтра придешь, — строго велел мне мой главный учитель.

Я пришел, как и велено было, через день, два раза внимательно проштудировав Мессалу и делая для себя пометки по персоналиям и по годам. Я думал, Гней Эдий станет меня экзаменовать. Но он провел меня в библиотеку и возле бронзовой статуи Аполлона Бельведерского рассказал мне короткую историю.

История была такой:

I. В консульство Гая Цензорина и Гая Азиния — или, как ты любишь, в семьсот сорок шестом году от основания Города — то бишь, на следующий год после гибели Друза и на третий год после женитьбы Тиберия на Юлии, в феврале месяце возле Бычьего рынка дорогу Фениксу перегородил какой-то высокий, широкоплечий и бородатый мужчина. По виду — азиатский грек. Встал на пути у Пелигна в узенькой улочке, так что Феникс затруднился его миновать.

Юный «прогулочный» раб Феникса — из тех, что поэт получил вместе с виллой, — попытался отстранить невежу. Но грек очень твердо стоял на ногах. Тогда раб толкнул его. Грек слегка покачнулся, а затем ловкой подсечкой свалил раба с ног и расхохотался.

Раб пытался подняться. А грек, едва тот встал на карачки, вновь опрокинул его — даже не ударом, а резким щелчком пальцев в лоб.

Раб стал звать на помощь. Прохожие стали останавливаться.

Феникс, сдерживая возмущение, огляделся по сторонам и сказал наглецу:

«Ты видишь, у меня есть свидетели. В суде ты мне за всё ответишь».

«Я? В суде?! — еще больше развеселился бородатый верзила. — Да знаешь ли ты, с кем связался?!»

«Не знаю. Но кем бы ты ни был, мы сейчас позовем стражников… Я, римский всадник, тебе этого так не оставлю», — решительно объявил Феникс и обернулся к остановившимся людям, ища у них помощи и поддержки.

Грек, повторю, был высок и плечист. Но на глазах у народа оскорблять римлянина, всадника, издеваясь над его рабом… Люди угрожающе надвинулись на безобразника.

А тот, перестав веселиться, с удивлением воззрился на Феникса и обиженно воскликнул:

«Ты что, Голубок, совсем зазнался?! Старого друга не признаешь?! Ты не смотри на бороду, не смотри на одежду — в глаза мне смотри!»

Феникс глянул ему в глаза. Глаза были карие и умные. Черты лица, если освободить их от густой бороды, — вовсе не греческие, а самые что ни на есть римские: прямые, суровые, словно точеные, мужественные и красивые… Сомнений быть не могло — перед Фениксом стоял Юл Антоний, сын Марка Антония, триумвира и любовника Клеопатры.

«Ты… Ты что?.. Ты когда вернулся?» — только и нашелся спросить Феникс.

А Юл сначала за шкирку поднял с земли поверженного раба, потом сгреб в охапку и оторвал от земли Феникса и, кружась с ним по улице, несколько раз свирепо крикнул ошеломленным «свидетелям»: «Ступайте своей дорогой!», «Проваливайте, кому говорю!», «А то всех посажу в колодки!»…

Ты Юла-то помнишь? — вдруг спросил Вардий. — Я в наших разговорах несколько раз упоминал его.

Я ответил, что, конечно же, помню; как можно забыть такую яркую личность.

— А ты Мессалу прочел? — затем спросил Вардий.

Я ответил, что прочел и очень внимательно.

Вардий удовлетворенно кивнул, достал из футляра — видимо, заранее снятого с полки и выложенного на столик — два свитка и, вручив их мне, велел:

— Вот, почитай теперь Мецената. Но во втором свитке читай только до окончания Гражданских войн… Тоже два дня даю, сегодня и завтра. А послезавтра жду у себя.

О Юле Антонии больше не было сказано ни слова. И я, как ты знаешь, весьма догадливый, не мог взять в толк, с какой стати меня вновь заставляют изучать историю борьбы юного Октавиана, будущего Августа, со злейшим своим врагом Марком Антонием.

Но через день всё объяснилось. Вновь пригласив меня в свою библиотеку и на этот раз усадив меня в кресло между бюстами Гомера и Вергилия, но сам не садясь, а расхаживая передо мной взад и вперед, оглаживая ладонью кулак — сначала правой ладонью левый кулак, а затем левой ладонью правый кулак, и эдак попеременно — Гней Эдий мне вот что поведал:

II. Как ты помнишь, Юл Антоний был на три года старше Пелигна и Вардия. Он учился с ними в школе Фуска и Латрона (см. 5, II)[1], он возглавлял там «столичную» компанию (5, VIII). Когда Пелигн стал Кузнечиком, Юл некоторое время соревновался с ним в числе завоеванных женщин (7, VIII). В период протеизма именно Юл Антоний некоторое время даже входил в аморию Голубка и, в частности, предложил ему Лицинию — ту самую вдову, у которой был попугай (9, IX). Потом Юл от Голубка отдалился. Это — в отношении Юла и Пелигна.

А теперь — по части самого Юла:

До шести лет Юла воспитывала его мать, Фульвия, жена Марка Антония. Но в год Перузийской войны Фульвия неожиданно умерла в Сикионе, и заботу о Юле взяла на себя Октавия, сестра нынешнего Августа и новая жена Марка Антония, которая воспитывала пасынка наравне со своими собственными детьми: Марцеллом, двумя Марцеллами и двумя Антониями; две последние Юлу приходились единокровными сестрами.

Образование Юл получил превосходное: не только потому, что обучался у лучших для того времени грамматиков и риторов (в том числе у знаменитого Луция Крассиция Пасикла из Тарента), но также потому, что, хотя никогда не отличался усердием и прилежанием, имел великолепную память, наделен был природным умением мгновенно усваивать урок и копировать учителя.

Август, несмотря на то, что мальчишка был сыном его заклятого врага — некоторые утверждали: как раз вследствие этого обстоятельства и дабы продемонстрировать свое великодушие — Август, еще будучи Октавианом, с самого начала проявил к Юлу бережное внимание, ставил его если не наравне, то лишь чуть ниже своего племянника Марка Марцелла и двух своих пасынков, Тиберия и Друза. Вернувшись из Египта, Октавиан собственноручно облачил Юла в тогу совершеннолетнего. Через несколько лет сделал его главным жрецом в храме Аполлона Палатинского. В двадцать семь его лет женил на своей племяннице Марцелле, которая до этого была женой Марка Агриппы. И после этой женитьбы на своей племяннице, минуя квесторские и эдильские должности, избрал его сначала претором, затем — пропретором Африки, потом — сенатором и, наконец, нет, не консулом, как утверждают некоторые малосведущие сочинители и историки, а консуляром — то есть усадил его в курии среди бывших консулов, хотя сам Юл, повторяю, консулом не был.