— Милое мое дитя, я и подумать не могла, что вы вернетесь так скоро!

— Я тоже, Ваше Высочество, и я прошу прощения за то, что осмелилась потревожить вас... но, выходит так, что мое дело не требует отлагательств. Признаться, я...

Она не знала, как начать, но Анна София вежливо произнесла:

— Вы несколько разочарованы отсутствием в Дрездене моего сына, не так ли? Вам ведь сказали, что он отбыл в Польшу?

— В самом деле, но правильно ли я поняла, что он взял с собой большую часть своих придворных? Означает ли это, что он не торопится?

— Именно так. Благо погода позволяет. Он хочет явиться к своим будущим подданным во всей красе и устроить празднества по случаю коронации.

— Ох, понимаете, дело в том, что коронация и вовсе может не состояться, если он не поторопится! Время дорого!

Дрожащий от ярости голос Авроры привел княгиню в некоторое замешательство.

— Боже правый! Вы меня пугаете! Что происходит, скажите на милость?

И молодая женщина в подробностях пересказала ей события своего визита к курфюрсту. Едва она закончила, Анна София встала и подошла к секретеру, откуда извлекла письменные принадлежности:

— Присаживайтесь, Аврора, и напишите ему все, что только что поведали мне! А я пока разыщу самого быстрого придворного гонца. Он мигом нагонит моего сына!

Молодая женщина села за стол, положила перед собой лист бумаги и замерла.

— Вот только... я бы лучше все ему рассказала при личной встрече, — тихо произнесла она, стараясь побороть внезапную нерешительность.

— Вы себя в зеркало видели? — бросила пожилая дама. — Вы умираете от усталости, и, уж поверьте мне, это заметно даже невооруженным глазом. Вы что, и впрямь хотите, чтобы он вас сравнивал со своей фавориткой?

— Сравнивал? Так он увез с собой и ее тоже?

— Эстерле? Разумеется. А его супруга дожидается здесь. Ее даже не подумали пригласить в это путешествие, под предлогом того, что, мол, путешествие обещает быть опасным... Вздор и бессмыслица! Можно подумать, это не ей должно находиться подле мужа во время коронации! Эта выскочка из Вены — просто напыщенная курица!

— Но он ее любит! — грустно вздохнула Аврора.

— О, не думаю, что здесь идет речь о любви. Она его возбуждает — это верно, и я не удивлюсь, если они начнут забавляться прямо на заседании Совета! Но одно можно сказать точно: Флеминг ее терпеть не может, ведь она держит его за прислугу! Я считаю, что связь князя с этой Эстерле долго не продлится, — добавила она, мельком взглянув на Аврору, увлеченную письмом.

Не отрываясь от своего занятия, девушка слегка улыбнулась:

— Вы бесконечно добры ко мне, но я уже со всем смирилась.

— А вот это зря! Такой женщине, как вы, не пристало опускать руки!

Спустя полчаса из ворот Дрездена стремительным галопом выехал гонец. Аврора же ненадолго зашла к Кристине Эберхардине (несчастная супруга, как обычно, встретила ее, обливаясь слезами), после чего вернулась в особняк Левенгауптов, чтобы немного отдохнуть. На следующий день ей предстояло отправиться в Потсдам...

* * *

Там она испытала неподдельную радость: в городе собрались все ее близкие люди, включая даже Амалию, которая решительно оставила свое гнездышко в Гамбурге, когда узнала (к величайшему своему удовольствию) о прибытии Клауса Асфельда. До сего момента она еще ни разу не видела доброго друга своей сестры, хотя и была наслышана об их совместных злоключениях, а потому видела в молодом человеке семя порока, что, несомненно, вызывало в ней некую предвзятую антипатию. Однако стоило ей увидеть, как маленький Мориц привязался к Клаусу за время путешествия, все ее сомнения мигом развеялись. Особенно ей запомнился случай, когда однажды вечером молодой человек битый час пел малышу колыбельную, чтобы тот уснул. Задача была не из простых: у Морица прорезались первые зубки, и бедняжка кричал так, что его голос разносился по всему дому. Клаус же взял гитару, сел возле кроватки и вполголоса затянул тихую, спокойную мелодию, в то время как Ульрика начала втирать в десны малыша измельченный просвирняк[37]. Результат превзошел все ожидания: спустя некоторое время Мориц уснул, мирно посасывая большой палец.

Измотанная бесконечными переездами, Аврора решила ненадолго задержаться в Потсдаме, побыть вместе с родными, не ввязываясь до поры до времени в политические игры. У Клауса в Берлине были родственники, так что девушка оказалась в курсе всего, что происходило на восточной границе. А новости были пугающими: Фридрих Август действительно вступил в Польшу, но не в окружении придворных и милых дам, а во главе войска. Сейчас его армия была в Кракове — старинном городе, где в церкви Святого Иоанна обычно проходила церемония коронации. Если князь предполагал, что его встретят с цветами, то, вероятно, он был крайне разочарован. Польский Сейм свято придерживался традиций, а потому процесс выбора будущего короля еще не закончился. Казалось бы, все говорило о том, что победителем станет принц де Конти, но на поверку дело обстояло несколько иначе. Мнения Сейма разделились, и члены Совета, заседавшие в Желязовой-Воле под Варшавой, были готовы буквально вцепиться друг другу в глотки.

По сообщению местного хроникера, «силы обоих лагерей были равны, а потому им не оставалось ничего другого, как смотреть друг на друга в бессильной злобе. Они ругались, угрожали и потрясали оружием с уверениями развязать братоубийственную войну, так что высший законодательный институт превратился бы в настоящую бойню, если бы наиболее влиятельные персоны обеих сторон, напуганные столь ужасными масштабами прений, не воззвали к рассудку членов Сейма и не попросили их сохранять спокойствие в столь смутный час, что послало им Провидение. «Контисты» решительно потребовали у польского Примаса[38] Радзиевского поставить точку в затяжных спорах. Тот, заручившись поддержкой ближайших соратников, рискнул и назначил день коронации. 27 августа, в шесть часов вечера, он провозгласил принца Франсуа-Луи де Бурбон-Конти королем Польши, после чего, под покровом ночи, проследовал в собор Святого Иоанна и втайне исполнил там «Te Deum»[39]. Разумеется, ни о какой торжественной церемонии не было и речи. Несколько часов спустя сторонники князя Саксонского, во главе с епископом Куявским, тоже явились в церковь и провозгласили королем уже Августа II. В свете факелов они исполнили хвалебный гимн, а снаружи им вторили крики толпы и семьдесят пушечных залпов. Так у Польши появилось два короля...»

Правда, разница заключалась в том, что де Конти в