Но падать в бою ни Контейнеру, ни Копыто решительно не хотелось. Уйбуй в настоящий момент мечтал прилечь где-нибудь и поспать, дать отдохнуть избитому организму, но разве с этими переживаниями заснешь? Мало того, что деньги никак не собираются, так еще и «Мазератти» Булыжник не угнал. И не собирается угонять.

— Куда идем? — переспросил Контейнер.

— Мотать надобно, — подал голос Иголка. — Прятаться, в смысле. Давай куда-нибудь в Сибирь сбежим? Побудем там, пока о нас забудут. Потом вернемся.

— Года через два?

— Пусть и через два. Зато живыми.

— За два года ты в Сибири околеешь. Там же зима кругом, снег…

— Ты еще скажи: китайцы, — фыркнул Иголка.

— Китайцы, шаманы, — продолжил перечисление Контейнер. — Кедровые шишки и прочая дикость. В общем, край света, мля.

— Пойди выпей, — посоветовал скандалист. — А то у тебя в голове совсем пусто.

— Не, еще чуть-чуть осталось. — Здоровяк осторожно постучал себя по лбу. — На донышке.

— Это осадок.

— Ф Шибири наш тоже найдут, — сообщил Копыто. Губы у него распухли, что и послужило причиной изменения дикции. — От Шантьяги не шпрячешшя. Надо машину фернуть. А то федь и прафда найдет…

— Пусть находит, — махнул рукой Иголка. — Один хрен.

Мелкий боец давно понял, что бежать бесполезно, и разговор о Сибири завел просто так, по привычке.

— И то правда, — поддержал вечного оппонента Контейнер. — Чего суетиться, если, типа, все и так ясно?

Копыто посмотрел на подчиненных со всем возможным в его положении скепсисом.

— Шего фам яшно, придурки? Шофшем протрешфели, што ли? Фюрер добрый, он наш прошто пофешит, и фше. А Шантьяга штанет пытать.

Бойцы переглянулись — в словах уйбуя чувствовался глубокий смысл.

— Это почему Сантьяга станет нас пытать?

— Потому что — наф.

— Не успеет, — буркнул Контейнер. — Фюрер нас первей повесит.

— А ешли ушпеет? Нафы они фше такие: припретшя ф полночь, шкажет, мол, фошкрешенье уже началошь, и начнет пытать.

— Я тогда себе харакири сделаю, — пообещал Иголка. — И тебе, ослиная башка, тоже. Понял меня? Первая пуля из харакири — твоя.

— Как в Сибири, — эхом отозвался Контейнер. — Глаз за глаз.

— А ешли мы Шантьяге тачку фернем, у него наштроение хорошее штанет, и мы его попрошим нам помочь, — развил мысль Копыто. — Чего ему штоит жа наш шлофечко перед фюрером шамолфить? Мол, не надо убифать, потому шта мы еще пригодимшя.

— Ты Сантьягу попросишь? — недоверчиво прищурился Иголка.

— Попрошу, — пожал плечами уйбуй. — Мне шейчаш фше по фигу.

Бойцы вновь переглянулись:

— Получится?

Контейнер пожал плечами:

— Может, и получится. Типа, чем штаны протирать, лучше поехали, правда, за тачкой…

* * *

Игорный дом «Два Короля».

Москва, улица Большая Каретная,

6 ноября, суббота, 18.43

Надо верить!

Стискивать зубы, приказывать себе не отступать, не сомневаться, не сворачивать с выбранного пути. Верить! Верить в себя. Верить в то, что делаешь. Только так можно добиться результата, достичь желаемой цели: с горящими глазами, с искренней верой в свою правоту, с готовностью пожертвовать собой. Искренность подкупает, заставляет задуматься, останавливает занесенную для удара руку. Искренность — мостик, перекинутый через реку огня, идти по нему чертовски трудно, но ведь другого пути нет. Все остальные дороги ведут в хаос…

Только искренностью можно заслужить доверие хозяина всевидящего Амулета Крови. Только предельной честностью.

А для этого нужно верить. И Захар верил. Он верил, что поступает правильно, что действует на благо семьи, и был готов, в случае необходимости, пожертвовать собой. Захар прекрасно знал, что ненавидим. Что любой мятежник с удовольствием высушит его, а еще лучше — отправит на солнце, дабы насладиться чудовищными муками епископа. Но Захар слишком устал от войны, слишком устал от ненависти. Высушат значит высушат. Отправят на солнце значит отправят на солнце. Поверят — отлично.

Подъехав к «Двум Королям», Треми специально припарковал машину напротив главного входа и десять минут просто сидел за рулем, предоставляя Брудже возможность привыкнуть к своему присутствию. Затем епископ медленно проехал к воротам подземного гаража и холодно улыбнулся вампиру, стоящему рядом с челами-охранниками:

— Sai chi sono?

— Si.

— Sono venuto da solo. Non sono armato. Voglio vedere il barone.

— Sei qui per negoziare?

— No. Nessuno sa che sono qui.[13]

Жан-Жак поморщился, но молча кивнул челам, приказывая поднять шлагбаум и пропустить в гараж «Инфинити» Захара.

* * *

Книжный магазин Генбека Хамзи.

Москва, улица Арбат,

6 ноября, суббота, 18.44

— Смешно, правда? Они оба меня убили. Оба меня любили, и оба меня убили. Прямо рифма… Проклятая поэзия… — Анна повертела в руке бокал, сделала большой глоток вина. Смотреть Генбеку в глаза девушка избегала, отворачивалась, прятала взгляд. Не хотела, чтобы старик видел слезы. — Убили, потому что любили. — Еще один глоток вина. — Меня.

Метаморф способен сопротивляться воздействию спиртного сколь угодно долго, для него не составит труда изменить свой организм так, чтобы он стал невосприимчив к алкоголю. Небольшая коррекция клеток, и поступающее вино начинает оказывать на них такое же действие, как и обыкновенная вода. Ты остаешься трезвым. Ты отчетливо воспринимаешь происходящее. Помнишь каждую мелочь… Но сейчас Анна не хотела оставаться трезвой, не препятствовала винному дурману туманить голову. Надеялась заглушить боль, расслабиться, смыть виноградной кровью горькие мысли.

Но не получалось.

— Я все испортила.

Хамзи приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, передумал, вздохнул и тоже глотнул вина. Пригубил, если быть точным, ибо в отличие от заканчивающей вторую бутылку девушки шас до сих пор тянул первый стаканчик.

— А все моя глупость, — продолжила Анна. — Судьба! Разве могут ее изменить какие-то карты? Чушь! Чушь! Генбек, вы были абсолютно правы…