с мужчины, чье появление воскресила оранжерею, о которой я и не догадывалась. Не могу поверить, что он это сказал. Меня бросил.

— А это… за отвратительные обещания, урод!

Мой кулак прилетает в глаз именно тогда, стоит ему задрать подбородок, и Лазарев падает на спину, хватаясь другой рукой за ушибленное место. По кафе разлетаются охи и перешептывания. Встряхиваю руку, сжимаю и разжимаю пальцы. Черт. Морщусь от дискомфорта, прострелившая всю кисть, уверена, что-то себе досадила либо вообще сломала.

— Катя…

В последний раз я взглянула на него. Он тоже. Сколько прошло: минута, две, пять — для меня они показались бесконечностью, пока мы не упускали ничего из нашего вида. Мы прощались. Безмолвно и тягуче. Но это не могло продолжаться, раз я никогда не была ему нужна, и вслед за этим исчезла навсегда. Перебирала ногами как могла, несла себя подальше от места, где все началось и закончилось в одночасье. Всхлипывала, рукавом вытирала слезы и нос, что-то бормотала про себя, пока прохожие успевали оглядывать меня с сочувствием или же находились те, кто кривил душой на мое убогое состояние.

Наверное, многие были правы в моей дурости. Семен в этой сказке оказался лишь недолгим закатом, сменившийся новым днем, новыми открытиями, новым рассветом. Нам действительно следует идти разными путями; если он меня не любит, если встречался ради своих целей, то я не могу позволить себя убивать «легкой интрижкой» с ним. Только отчего я не испытывала ни капли удовлетворения от финала?

Я не помню, как ворвалась в квартиру и оказалась посредине спальни. В ушах гудело, меня пошатывало, и не понимала, почему глаза жгло от белизны каждого предмета. Мне это надоело, это мешало. Взяла статуэтку и бросила ее в стену. Небольшая вмятина была свидетелем расколотой из глины украшения, но больше меня занимало, как она разбивалась. В голове раз за разом повторялся звук, раздирал, заставлял старые раны кровоточить.

Я не остановилась.

Взяла следующую вещь, отправила следом за статуэткой. Еще одна. Потом еще. Еще. Еще. Еще. Волосы падали на глаза, порой я могла от этого потерять ориентир, хотя без разбора бросало все, что попадалось мне на глаза. Добралась до шкафа, вырвала оттуда вещи, отчего поперечная палка отвалилась и все упало. Повытаскивала ящики, вывалила из них драгоценности, документы, носки, зимние принадлежности, косметику и оставляла барахтаться на полу.

Грудь высоко поднималась и опадала. Меня затрясло от проникшего холода. Медленно повернулась к туалетному столику, следя за передёрнутой позой, будто я восстала из мертвых, сквозь зеркало. Приблизилась к нему, перешагивая через кучи барахла, и оскалилась, как только меня вновь захлестнула волна слез. Лицо все было красным, капилляры в глазах полопались, создавая подобие вытекающей крови из глазниц.

Да, между нами была иллюзия. Мы не любили друг друга. Мы пользовались друг другом. Занимались сексом, издевались друг над другом, замещали скучные дни на веселые ради детей.

«Просто удачно подвернувшаяся очередная игрушка Лазарева.»

«Он до этого приводил несколько хорошеньких девиц, которых имел без капли сожаления. Вы стали его трофеем. Скажу честно, никогда не встречал таких девушек, которые прямо стреляют своими острыми сосульками. Понятно, почему Сема решил ухватиться за эту возможность — доказать свое превосходство.»

Слова Руслана ужалили жалом и отравили душу. Он не врал тогда. Я с самого начала была трофеем для его самодовольства. Господи. Меня использовали. Снова.

Я не любила его.

Я не любила его.

Не любила…

Боже, я схожу с ума. Я не смогу его забыть. Я влюбилась, хлестко и без согласия.

Противно смотреть в отражение и видеть отчаявшуюся девушку, сколько бы здесь не было масок, они не скроют мой испуг от увиденной картины. История повторяется. Я что-то снова теряю — именно любовь.

Гримаса агрессии и ненависти к себе исказила черты лица. Крик разорвал комнату, в которой я словно и не находилось, а текла в каком-то невидимом ручье, затем последовал удар. Ослепительный для моей правой руки. Завершающий для опустошения.

Зеркало треснуло, и я не побоялась посмотреть в него. Увидеть себя неполноценной, уродливой и сломанной. Дурацкие поверья ничто для несуеверного человека вроде меня, потому что я желаю увидеть черта, посмотреть в глаза тому, кто умело играет с моими демонами. Здравствуй, Катюша. Нижняя губа сильнее дрожит. Выпрямляюсь, поверхностно дышу и не реагирую на то, как кровь с костяшек падает на пушистый ковер среди белесого интерьера. Как глупо мыслить о счастье за счет этих светлых тонов.

— Мамочка?

Детский голосок раздался позади.

— Артур?

Резко развернулась и пошатнулась на месте из-за вдруг отпустившего меня гнева. Неаккуратно убрала с лица волосы целой рукой, а другую спрятала за себя, смотря на испугавшегося ребенка.

Мальчик сделал шаг назад, прижал руки в груди, рассматривая беспорядок. Его взгляд зацепился за небольшое пятно крови, потому мне пришлось встать на него. Черт, черт, черт. Не думала, что они вернуться так рано. Вспомнив о муже, он следом за Артуриком появился в дверях, беззвучно произнеся «оу». Сейчас бы мне не помешала мантия-невидимка. Не хочу показывать себя разбитую и уязвлённую перед своим сокровищем. Но уже поздно.

— Мамочка, ты плакала?

Он бросился ко мне, перепрыгнул через беспорядок, врезался в меня, выбив воздух из легких. Стоило ему оказаться рядом, последние отголоски освобожденной агрессии стихли, заменившись любовью к одному единственному человечку на этой земле.

— Прости, прости, — затрещала в бессмысленных извинениях, села на корточки, притянула к себе мальчика и целовала каждую черточку его маленького личика. — Мама потерялась в себе. Я не хотела тебя напугать.

— Ты меня не напугала. Я не понимаю, почему ты…сорвалась.

Повторив за мной, он взял меня за щеки, и наши глаза встретились, зажглись слабым огоньком, во всяком случае у меня точно. Большим пальцем я погладила его по пухленькой щеке, Артурик сделал тоже самое, размазав слезу. Я натянуто улыбнулась и перед глазами образовалась пелена.

— Тебя кто-то обидел? Если да, то я хочу ему навалять, мама.

— Нет, нет, — замотала головой. Его светлые волосы чутка завивались, как обычно бывает от влажности. — Не надо никому валять. И мы договаривались, что ты не будешь так говорить.

Он обернулся на папу. Тот виновато съежил подбородок.

— Ты никогда не плакала. Почему? — Простота в незнании меня каждый раз умиляла. От этого я таяла перед сыном, не сдерживая своих слез. Я всегда была для него сильной, строптивой занозой в заднице. И готова продолжать быть тем, за кого он может держаться, только…не сейчас.

— Потому что мир иногда несправедлив, милый. Ты веришь в свое счастье и держишь