улизнуть потихоньку. Ситара тоже переживает, но не показывает виду. Она очень сильная девочка.

— Надо было взять его с собой в Кабул, тетя Шаима. Надо было взять Джахангира с собой. Там он не заболел бы. А если бы и заболел, я отвезла бы его в больницу. В Кабуле лучшие больницы. И много врачей. Есть даже врачи из Европы.

— Твой муж никогда не позволил бы взять Джахангира с собой. Он всех сыновей держит при себе, ты же знаешь.

— Тогда и я должна была остаться с ним. Нельзя мне было уезжать в Кабул.

Тетя Шаима ничего не сказала. Мы обе помнили, что это она надоумила меня поехать в столицу.

Моего сына похоронили на семейном кладбище клана Абдула Халика в полукилометре от нашего дома.

Мой муж замкнулся. Смерть сына глубоко потрясла его.

— Теперь он со своими предками, — сказал Абдул Халик, когда мужчины вернулись с похорон. — Они не оставят его.

Насиб. Действительно ли такова была судьба Джахангира — так мало прожить и так рано уйти? Был ли это и мой насиб — никогда не увидеть, как он вырастет, пойдет в школу, как станет взрослым?

Абдул Халик попросил Джамилю присматривать за мной. Я видела, как он отвел ее в сторону и шепнул несколько слов. Бадрию он тоже попросил об этом. Тем не менее спустя неделю после похорон Джахангира она спросила мужа, скоро ли мы сможем вернуться в Кабул. Его рука молниеносно взметнулась в воздух. Пощечина была оглушительно звонкой.

Я закрыла глаза. Мне хотелось, чтобы все эти люди исчезли. Чтобы исчезла я сама.

Каждую пятницу Абдул Халик вместе с друзьями и родственниками совершали хатму.[69] Я слышала, как они читают в гостиной, и молилась вместе с ними, всем сердцем надеясь, что молитва поможет Джахангиру. Мне она не помогала.

Тетя Шаима стала приходить гораздо чаще, несмотря на то что каждое путешествие давалось ей с большим трудом. Она волновалась за меня. Я стремительно теряла вес. Одежда болталась на мне, как на вешалке. Глядя в зеркало, я сама не узнавала себя: осунувшееся лицо, темные круги под глазами, тяжелый и тусклый взгляд. Я замечала, как тревожно переглядываются тетя с Джамилей.

Абдул Халик совсем замкнулся. Его охранники на цыпочках ходили вокруг своего командира. Мой муж, человек войны, не знал, как выражать эмоции и как говорить о своих чувствах, поэтому он почти ни с кем не разговаривал, даже с Гулалай-биби еле цедил слова.

В голове у меня воцарилась абсолютная пустота, словно я попала в огромную черную комнату, из которой нет выхода. Я скучала по улыбке сына, по его милому личику, по его маленьким пальчикам, которые крепко цеплялись за мой палец. Он должен был жить. Джахангир пережил младенчество, он научился ходить, говорить, общаться с миром.

Джахангир. Звук его имени — словно кинжал, который вонзается в сердце. Его имя — словно целебная мазь на мои кровоточащие раны.

Прошел месяц, прежде чем я нашла в себе силы, чтобы начать задавать вопросы.

— Джамиля-джан?

Джамиля вздрогнула, услышав мой голос, и обернулась ко мне всем телом.

— Да, Рахима-джан?

— Что с ним случилось?

Джамиля несколько секунд неподвижно стояла посреди комнаты, затем опустилась на подушку возле меня, подобрала под себя ноги, расправила подол платья и накрыла мою руку своей.

— Рахима-джан, он заболел. Все случилось быстро. Очень быстро. — Джамиля замолчала. — А потом Абдул Халик сразу же позвонил вам в Кабул.

— Я хочу знать, что с ним случилось, — снова с нажимом повторила я.

Джамиля, возможно, была вторым человеком, кто винил себя в случившемся. Первым была я сама. Но мальчик был оставлен на попечение Джамили, а я, вернувшись, нашла сына мертвым. Вполне естественно, что теперь Джамиля не была уверена, что именно следует мне рассказать, а какие вещи лучше обойти молчанием. Она говорила сбивчиво, часто замолкала. Я видела, как трудно дается ей этот разговор.

— Сначала поднялась температура. Он весь горел. Все тело, от макушки до пяток, — наконец заговорила Джамиля.

Она пыталась сбить жар, опуская мальчика в прохладную ванну. Потом начался понос, и он стал жаловаться на боль в животе. Тогда Джамиля сообщила Абдулу Халику. Тот, увидев мечущегося в лихорадке ребенка, позвал Гулалай-биби. Старуха приготовила бульон, щедро приправленный чесноком и травами, чтобы, как она говорила, изгнать болезнь из тела. Но мальчику стало еще хуже. На четвертый день на животе у него появились красные пятна. Джамиля снова пыталась окунать его в прохладную воду. Когда Джахангир перестал плакать и жаловаться на боль в животе, она решила, что дело пошло на поправку. Джамиля думала, что еще пара дней — и мальчик встанет на ноги, а к нашему возвращению из Кабула и вовсе будет здоров.

Мы обе плакали. Джамиле то и дело приходилось делать паузы, чтобы собраться с силами и продолжить рассказ. Вот и теперь она замолчала и взглянула на меня. Я кивнула: продолжай. Мне надо было знать правду.

К вечеру Джамиля поняла, что мальчик начал бредить. Он больше не откликался на свое имя, смотрел в пространство остекленевшим взглядом и махал руками, словно отгоняя невидимых насекомых. Джамиля снова позвала Абдула Халика.

— Никогда прежде, — сказала она мне, — я не видела нашего мужа в такой панике.

Один взгляд на сына — и он пулей выскочил из дома и стал кричать водителю, чтобы тот подогнал машину к воротам. Потом вернулся, взял Джахангира на руки и качал, пока Джамиля торопливо собирала в сумку кое-какие вещи мальчика и воду в дорогу. Не успела она и глазом моргнуть, как джип вылетел со двора и умчался, только пыль столбом.

Дальше Джамиля не хотела продолжать. Я взяла ее руку в свою. Она порывисто вздохнула и заговорила.

На следующий день они вернулись. Лица у всех были чернее ночи. Джамиля выбежала навстречу. Абдул Халик взглянул на нее и, не сказав ни слова, ушел к себе.

— Он плакал, — сказала Джамиля. — Я никогда не видела его таким. А доктора… Никогда бы не подумала, что они окажутся бессильны помочь. Мальчик был слишком слаб. Они сказали, что это какая-то кишечная инфекция. Ужасно! Ему сделали укол, поставили капельницу, но было уже слишком поздно… Думаю, это был его насиб. — Джамиля проговорила сквозь слезы: — Прости меня, Рахима-джан, прости меня. Я не поняла, что он так сильно болен. Ему даже стало немного лучше, я думала, что все обойдется…

— Почему же вы раньше не отвезли моего сына в больницу? Почему ждали столько дней? — спросила я, понимая,