Глава пятая. Про обстоятельства, которые любящих и любимых делают совсем чужими

Месяц минус та ночь

Обидно и жалко, но ту ночь надо вычеркнуть из медового месяца: принц Лариэль даже не приблизился к спальне. В начале двенадцатого часа он послал к молодой жене камеристку Терезу с прохладным сообщением: ждать его не следует, он будет всю ночь работать, ибо неотложных государственных дел — по горло…

Решалась судьба Пухоперонии — какие ж тут могут быть супружеские обиды? Она и не позволила себе этого… только носик ее порозовел на минуту-другую, но ни слезинки пролито не было. Она стала советоваться с Терезой: может, и ей не ложиться нынче, чтобы варить мужу кофе? Тереза удивлена была: помилуйте, да разве это Вашего Высочества забота? Разве некому приготовить чашку кофе для принца, ставшего у нас Первым Лицом? Спрошено это было с преувеличенным изумлением, и в тоне камеристки была еле заметная насмешка…

После этого разговора Тереза была отпущена, они пожелали спокойной ночи друг другу. Если б на этом месте была Люси-Не-Поддамся-Не-Проси, Золушка наверняка проговорила бы полночи с ней; а вот с Терезой такой дружбы не получалось…

Один раз она спросила мужа: а нельзя ли перевести Люси на должность камеристки? Чтобы не кто попало был постоянно рядом, а симпатичный тебе человек, с которым тянет поговорить по душам… Просьбой этой принц был озадачен. Этот пустяк вызвал складки у него на переносице… те складки, которые она называла «государственными» (заметила, что именно державные заботы, повалившиеся на мужа, как снег с крыши, вызывают их). Однако Лариэль обещал ей распорядиться насчет Люси… обещал — и забыл, видимо. Ничего не изменилось. Такой души, чтобы постоянно и доверчиво можно было общаться с ней, не появилось…

«Как? — воскликнет кто-нибудь, дочитав до этого места. — А сам Лариэль? Какие-такие подружки нужны двоим, влюбленным столь пылко и беззаветно, как принц и Золушка?!»

Вроде бы так. Но у нее, мы знаем, появилось много забот с больным капризным королем, чьи кости (и чей характер) такими хрупкими оказались, такими ломкими… А у Лариэля были высшие и сверхтрудные заботы теперь: он страну спасал! И знал, что передоверить эти спасательные работы просто некому… Молодожены стали не так уж часто видеться в последние дни. И в последние ночи, как видим. Если рассказывать все без малейшей утайки, надо признать: ничего особенно нового Тереза не доложила принцессе в двенадцатом часу…

А не пора ли, между прочим, вспомнить об одном мальчишке, посланном в Пухоперонию с деловой командировкой? Своевременная, знаете ли, мысль… Потому что он уже действовал, этот командированный, если угодно знать! Причем — действовал сногсшибательно! Что именно он делал — те, которые запасутся терпением, прочтут где-то в середине этой главы…

А пока мы — с главными героями. Они на расстоянии каких-то пустяковых десятков метров друг от друга. Если бегом, это меньше минуты! Но они — врозь.

Золушка пробовала заснуть, ей удалось это очень не скоро. А у нас тем временем есть возможность понаблюдать за принцем в его кабинете. И вообразить на его месте самих себя! Последнее, положа руку на сердце, интересует автора больше всего: вот, допустим, на месте принца Лариэля — он сам, лично… Или друзья его: каждого из близких друзей почему-то охота вообразить на этом месте!.. Или вас, любезный читатель… Впрочем, это жестокое желание: никто из нас, по-моему, не захотел бы оказаться пухоперонским принцем в те ночи и дни…

Над принцем висели охотничьи трофеи, очень давние, — головы оленя и медведя, с глазами, остекленевшими, конечно, раз и навсегда, но удачно сделанными: взгляд животных не казался мертвым, в нем жила печаль…

На ковре под мишкиной головой красовалось старинное оружие, а под оленьей — висела круглая мишень для стрельбы из лука, и сам лук висел тут же. Если раскрутить мишень за рукоятку, она могла вращаться, и с изрядной скоростью, и тогда угодить с тридцати шагов стрелой в центр было уже искусством…

Над высокой спинкой кресла на золотистом гобелене выткан был герб королевства, его символ — гусь.

Что еще? Три диаграммы бросались в глаза. Первая имела заголовок — «НАЛОГИ», вторая — «НИЩЕНСТВО И РАЗБОЙ НА ДОРОГАХ», а третья — «ПОГОЛОВЬЕ ГУСЕЙ». Их недавно повесили. Висевшие прежде принц порвал в клочья и буквально орал на двух министров, что ему не красивые диаграммы нужны, а честные, абсолютно честные… Вот ему и повесили желаемое: на первых двух картинках кривая стремилась вверх с наглядной крутизной, а на третьей она удрученно сползала книзу. В последнее время Пухоперония теряла и этот единственный козырь: резать и есть свою «фирменную» птицу жители наловчились лучше, чем приумножать ее… Мешало что-то приумножению. Что? Лариэлю полагалось знать это, а он — понятия не имел…

При двух больших канделябрах поблескивали тусклым золотом корешки книг. Их старинная мудрость была к сегодняшним неприятностям безучастна. Увы! Наверное, поэтому принц свирепо «психанул» час назад: не щадя дорогих переплетов, сминая страницы, он расшвырял на столах и на полу десятка полтора томов — они выглядели как советники, которые болтали под руку всякий вздор, не идущий к делу, и были наказаны за это…

Сейчас Лариэль ходил по просторному этому кабинету из угла в угол… Если б нам удалось подслушать мысли его — мы узнали бы, что все они — про сделку, про куплю-продажу… Ему навязывали ее! Сам он относится к этой сделке с тоскливым ужасом… Хотя выгоды от нее — признает! Их нельзя не признать! Подразумевался под этой деловой операцией разумный пухоперонский ответ на сватовство со стороны Фармазонии. Сватовство было упорное и слепоглухое к тому факту, что он — женат!

«Нельзя меня купить, я не жеребец, черт возьми! Дело вовсе не в богатстве этой Юлианы — нет, нет и нет! Наоборот: чем богаче приданое обещают за ней, тем тошнее…» — примерно так говорил внутренний голос. Но не один он был, голос этот, в том-то и заусеница! Первому возражал второй:

«Есть вещи куда интереснее богатства… Государственный опыт ее отца, например… которым он мог бы поделиться. Этот король — профессионал высокого класса… Рядом с ним мой бедный папа — королек-любитель… разница! Если верить нашему послу, вокруг Балтасара просвещенные люди… Да что там говорить, они вообще в порядке… в большом порядке: у них и фото, и телеграф, и вместо воняющих свечей — лампочки, целые гроздья лампочек, и эти безлошадные кареты… с каким-то внутренним сгоранием. Неизвестно даже, что именно