Зацепившись за край колодок — не получилось приподнять ее чуть-чуть повыше, — кружка дрогнула, и хлеб сорвался с нее, падая на грязную солому, служившую мне подстилкой и постелью. Ну и пусть! Все равно — как бы я стал его держать? Но досада оказалась слишком велика. Я невольно отвлекся, бросив взгляд на солидный ломоть, и потерял концентрацию.

Кружка упала, обмочив мои штаны или, вернее, то, что в данный момент играло их роль. От злости на глаза выступили слезы. Столько труда, столько потраченных сил — и все насмарку!

А может, ну ее, эту жизнь? Может, стоит разобраться с нею прямо сейчас?

Стиснув зубы, я ударил затылком о камень. Раз… другой…

Спасительное забытье никак не наступало. Сознание балансировало на грани, то проваливаясь в черную муть, то снова возвращая в реальность. Боль во всем теле утихла, отступила, но накатила слабость. Приходя в себя, я слушал раздававшийся шорох маленьких лапок. Тюремные крысы бегали рядом, прислушиваясь к дыханию. Чего они ждут?

Натужный скрип двери ворвался в тишину, расшугав нахальных зверьков не хуже шаровой молнии, выпущенной боевым магом. Я, задремавший в очередной раз, вернее провалившийся в забытье, приоткрыл веки, но тут же опять зажмурился. Яркий свет больно ударил по глазам. Значит, вот и конец. Что-то быстро! По моим подсчетам, мучиться, медленно умирая от голода, жажды и вытягивающего жизненные силы холода мне предстояло еще несколько дней. Или отпущенные мною души все-таки достучались до Смерти и жена, хоть и бывшая, все-таки решила смилостивиться и прекратить мои мучения? Впрочем, какая разница…

Шаги… Шорох одежды… Смутно знакомый голос… То есть настолько знакомый, что оставалось лишь удивляться — что его обладателю здесь надо? Неужели он уже тоже перешел последнюю грань?

Пристроив где-то факел, нежданный гость склонился надо мной. Я почувствовал прикосновение теплых рук. Бормоча что-то себе под нос — готов поклясться, что это были обрывки целительных заговоров, — он занялся моими переломанными пальцами, вправляя их один за другим. Человек не слишком церемонился — побочным эффектом сеанса исцеления были вспышки короткий резкой боли. Целительная магия? Инквизитор-целитель? С ума сойти можно… Покончив с руками, он провел ладонями по моему животу, задержав ладони в районе печени. Потом осторожно взял в ладони лицо.

— М-да… ну тебя и отделали, — только и произнес он.

Я не сопротивлялся, когда он бесцеремонно полез мне в рот, проверяя целостность зубов. Сил на удивление не оставалось.

Короткий щелчок. Новая вспышка боли — и наступило облегчение. Все неприятные ощущения схлынули. Стало так хорошо, что исчезло все, и сознание соскользнуло в темноту и пустоту…

— Э нет! Так не годится! Очнись! — Легкая, но хлесткая пощечина вернула в реальный мир. — На-ка вот! Глотни…

Меня приподняли за плечи, помогая выпрямиться, после чего губ коснулся край кожаной фляги. Чисто машинально я сделал глоток. Это оказалась не вода, а пополам разбавленное ею вино. Самое то для измотанного организма.

— Вот хорошо… так-то лучше, — приговаривал мой врач и мучитель в одном лице, пока я давился живительной влагой. — Давай, приходи в себя. Сейчас тебя отправят в другую камеру, получше этой, накормят. И от колодок избавят.

— За что, — я облизнул губы, не желая терять ни капли жидкости, — вдруг такая забота? Разве меня отпускают?

— Нет. — Инквизитор убрал флягу, но отпускать меня не спешил. — Ты уже попал в поле зрения инквизиции, а отсюда не возвращаются.

— Мы с вами на «ты» не переходили. — Пусть и разбавленное, вино на голодный желудок быстро ударило в голову, вернув смелость.

— А у тебя есть гонор. — Инквизитор невесть с чего улыбнулся. — Это приятно…

— Что со мной будет? — Этот вопрос занимал меня все больше.

— Я принял решение изменить меру пресечения. Градоправитель и совет священников славного города Добрина одобрили его. Соответствующий приказ уже вступил в силу. Смертная казнь отменяется…

Он произнес это таким тоном, что сразу стало ясно — кое-кто этим ужасно недоволен, но вынужден смириться.

— А почему? Вы все-таки поверили в мою невиновность?

— Пришлось. — Судя по голосу и выражению лица, инквизитора эта проблема заботила меньше всего. — Ты… вы, — поправился он, — не виновны в некоторых деяниях, однако всего остального вполне достаточно для вынесения смертного приговора. Незаконное занятие целительством уже довольно серьезный повод для казни… Но в деле неожиданно появились новые обстоятельства…

— Как это было с вами? — Озарение пришло внезапно. Обычные некроманты не умеют исцелять наложением рук!

— Как это было со мной, — без тени иронии или смущения кивнул головой мой собеседник. — Но это к делу не относится. Видишь… те, — опять нарочно оговорился он, — некоторое время назад, а именно позавчера, было сделано некое заявление… Вам знаком такой — Дубин Палевый, племянник вашего коллеги мэтра Дубина Твиста?

— А… э-э… да. А что? — Внутри все сжалось от дурного предчувствия.

— Так вот, он еще три дня назад собирался дать признательные показания, но в тот день как раз состоялись похороны молодого Вайды и его просто не стали слушать. Поэтому прошение ждало целых двое суток… Хорошо, что они у меня были, эти сутки… В общем, Дубин Палевый признался в убийстве сына градоправителя, совершенном по неосторожности. Мы уже арестовали и его, и дядю. Они во всем сознались и все подписали. К сожалению, закон не позволял отменить меру пресечения до того, как будет вынесен новый приговор. Поэтому ты… вы и провели в этой камере лишних трое суток.

Мне понадобилось несколько минут, чтобы переварить услышанное.

— Значит, я невиновен?

— Не совсем. Вам предъявлено два обвинения: в пособничестве убийцам и в занятии незаконной целительской практикой. По совокупности этого вполне достаточно для замены смертного приговора пожизненным заключением. Указ уже подписан градоправителем и завтра будет направлен в канцелярию службы инквизиторского суда.

Сердце застыло где-то в горле. Видимо, хотело выпрыгнуть, но оцепенело от неожиданности.

— И это… все?

— Да. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит, но, — карие глаза внезапно потеплели, — есть одна лазейка.

Я помотал головой, все еще пытаясь осмыслить услышанное. Пожизненное заключение? Это значит, что я никогда не выйду из этих стен. Всю оставшуюся жизнь — долгой она будет или короткой, сейчас никого не волнует, — проведу в темноте камеры, на вонючей влажной подстилке, слушая шорох крыс и эхо шагов сменяющейся стражи. Никогда не увижу больше ни родителей, ни друзей… никого вообще из людей, кроме одного-двух тюремщиков, которые будут приносить мне еду. Через сколько месяцев или лет я одичаю и потеряю себя?

— Вы меня слышите?

— А? — Голос инквизитора ворвался в сознание неожиданно. Чего еще он тут торчит? Хочет поглумиться над поверженным врагом? Да на здоровье! Хуже уже не будет!