Видимо, на лице опять было что-то такое написано, потому что мужчина как-то странно покачал головой.

— Я говорю, тут есть одна лазейка… При определенных условиях вы, молодой человек, можете получить свободу…

— Что? — Я не поверил ни единому слову, но…

— Сейчас вас отведут в другую камеру, намного более удобную, чем это… узилище. — Инквизитор, не вставая с колен, окинул взглядом мрачные стены. — Там есть все для того, чтобы хотя бы первое время чувствовать себя сносно. Вам принесут перо, пергамент и чернила, и вы составите прошение… Да-да, — поймал он удивленный взгляд, — я не оговорился. Прошение о зачислении вас в ряды инквизиции.

— Чего? — взвизгнул я.

— Да-да, именно так. — Мой собеседник остался спокоен, и это спокойствие сейчас защищало его лучше, чем настоящая броня. — Конечно, в наши ряды принимают только после пятилетнего стажа работы по прежней специальности, но ради вас я могу сделать исключение. Так сказать, в благодарность за спасение жизни. Могу также обещать, что ваше прошение будет рассмотрено в числе первых и проверять вас будут по облегченной программе.

Как ни был шокирован предложением, я невольно рассмеялся:

— Врете! Так не бывает, чтобы…

— Бывает, — голос инквизитора остался спокоен, — и довольно часто.

— По себе судите? — вырвалось у меня.

— По себе, — кивнул он равнодушно. — Ну вы согласны?

— Нет!

— Уверены, что…

— Ни за что и никогда!

— Молодость и горячность, — инквизитор выпрямился, стряхнул грязь с подола рясы, — плохие советчики в этом деле. Подумайте над моим предложением. Я уезжаю через… — он быстро подсчитал что-то на пальцах, — через тридцать шесть дней. Ваше прошение могу забрать с собой, и тогда оно будет рассмотрено в течение седмицы. В этом случае уже шесть месяцев спустя вы станете полноправным членом нашего ордена. Если вы промедлите и не успеете принять решение к этому сроку, ваше прошение, когда бы оно ни было написано, все равно дойдет до канцелярии, но к рассмотрению его отправят в порядке живой очереди. В этом случае оно может лежать там от двух месяцев до полугода. Соответственно все время вы будете находиться в этих стенах…

Он вышел, оставив меня в одиночестве, но всего на несколько минут. Дверь камеры распахнулась снова, впуская тюремщика с ключами от колодок и двух стражников. Освободив, они подхватили меня под руки поволокли куда-то.

К счастью, идти оказалось недалеко — новая камера находилась всего за третьей дверью дальше по коридору. Тут было намного лучше: пол покрывала хоть и старая, но сухая и негнилая солома, не чувствовалось резкого запаха нечистот, в углу стояла узкая кровать с тюфяком и одеялом поверх досок. С другой стороны к полу были прикручены небольшой стол и табурет. В третьем углу имелось отхожее место, а рядом — ведро с крышкой и кружка — и для питья, и для умывания сразу.

Но самое главное было не это — на одеяле лежала одежда. Полотняные серые штаны и шерстяная рубашка из некрашеной шерсти, а также деревянные башмаки, а на столе своего часа ждала полная похлебки миска и здоровенный ломоть хлеба. После пыток палачи оставили от моей собственной рубашки и штанов кучу обрывков, так что, едва руки стражников разжались, я сломя голову кинулся одеваться. Шерстяная рубаха кололась, но сразу стало намного теплее. После этого мне, уже одетому, было позволено присесть к столу и схватиться за ложку и хлеб. Сколько дней я уже нормально не ел? Три? Четыре? Больше? В миске было нечто среднее между жидкой кашей и густым супом — разваренная крупа, кое-как порезанные куски лука и моркови, обрезки требухи, — но после нескольких дней голодовки это было верхом роскоши.

Пока я давился обедом, стражники вышли, но тюремщик остался стоять, в одной руке сжимая связку ключей, а в другой — здоровенный тесак, которому позавидовал бы и мясник на бойне. Дождавшись, пока я поем, он шагнул вперед, убирая посуду:

— Еще чего-нибудь надо?

— А? — От неожиданности я закашлялся. Вот так обслуживание в этой тюрьме! — В каком смысле?

— Меня предупредили, что вы можете попросить перо и бумагу, — сказал он. — Это вам должно быть предоставлено по первому требованию.

— А если я попрошу что-нибудь еще?

— Сначала перо и бумагу. Все остальное — только после этого…

Занятно. Это шантаж или инквизиция настолько уверена в моем согласии?

Пока я думал, тюремщик ушел, не забыв запереть дверь и оставив меня в одиночестве. Свеча вот только продолжала гореть, разгоняя мрак. А я все сидел у стола, глядя на огонек и напряженно размышляя. Просидеть тут всю жизнь, не видя белого света, не общаясь с людьми, или принять предложение инквизиторов? На этот вопрос у меня не было однозначного ответа. Конечно, никому не охота заживо гнить в подземелье, только и пополнять собой ряды этого воинствующего ордена борцов за «чистоту магических рядов» что-то пока не хотелось.

Внезапно в камере стало как будто темнее. Порывистый ветер едва не задул свечу — я еле успел прикрыть огонек ладонями, с удивлением вдыхая запах цветущего вереска. Не может быть! Она-то здесь с какой стати?

В противоположном углу сгустилась темнота, такая плотная, что ее, наверное, можно было рубить топором. За плотной завесой мрака кто-то стоял… Хотя почему «кто-то»? Там была она. Смерть. Моя бывшая жена. Стояла и смотрела, не шевелясь, не пытаясь сказать хоть слово или подать какой-то знак. Молчал и я, уставившись на нее.

Зачем она приходила? Прощалась или пыталась убедиться, что со мной все в порядке? Или собиралась помириться, но в самый последний момент не нашла слов и просто ждала, что я, как мужчина, сделаю первый шаг? Не знаю. Постояв несколько минут, Смерть ушла так же неожиданно, как и появилась.

Дни заключения потянулись долгие, нудные и настолько похожие один на другой, что не хотелось даже отмечать время, царапая на стене черенком ложки черточки. Я где-то слышал, что это как-то скрашивает время. Но зачем считать дни, если заключение предполагается пожизненное? Только чтобы мучиться от бессилия, отмечая, как давно не видел солнца?

Нет, выход был. Обвинявший меня инквизитор пока не уехал: если я не сбился в расчетах, он пробудет в Добрине еще около трех седмиц, — и что мне стоило в один прекрасный момент попросить у тюремщика перо и бумагу и написать это треклятое прошение? «Прошу принять меня в ряды инквизиторов…» Глупо как-то звучит! Да еще и испытание это… Неужели они не понимают, что я сделаю этот шаг не из большой любви к выбранной профессии, не потому, что горю желанием «искупить вину», а просто от безысходности, от того, что снаружи все-таки жизнь и какая-никакая, а все-таки свобода. Колледж Некромагии я выбирал по воле души, а в орден инквизиторов меня загоняют обстоятельства. Или главное — все-таки выйти отсюда, а потом удрать? Выучиться на инквизитора, получить относительную свободу и сбежать, вернувшись к привычному и любимому занятию? Но у меня отобрали гильдейский знак. Значит, я формально вычеркнут из рядов некромантов. И та же инквизиция будет просто обязана объявить охоту на «самозванца»!