И вот, в 1931 году двадцатипятилетний композитор дерзко заявил в печати о засилье халтуры в агитискусстве, причем обвинение такого рода было не только актом критики, но и самокритики. Теперь Шостакович ставил перед собой принципиально иные задачи: углубленного философского познания мира, человека, погруженного в драматические коллизии XX столетия. Великолепным выражением этой переориентации и стали опера «Леди Макбет Мценского уезда» (1932) и Четвертая симфония (1936). Как пишет Г. Орлов, автор фундаментальных монографий «Симфонии Д. Д. Шостаковича» (1951) и «Русский советский симфонизм» (1966), «это была первая великая опера и первая великая симфония, появившаяся в России после революции». Произведения оказались вершинами его внутренней свободы, — заключает искусствовед.

Вот это-то и было абсолютно неприемлемо для Сталина. Как можно допустить демонстративный отход от традиций Маяковского, последовательно обслуживавшего власть! «Правда» объявила, что опера Шостаковича не только «сумбурна», но и «абсолютно аполитична».

Представляется, что Шостакович стал жертвой тоталитаризма не только потому, что писал «неправильную» музыку. Но еще и потому, что как выдающегося композитора аттестовал его именно Горький. «Правда» должна была выступить против Шостаковича еще и потому (а может быть, уже потому), что Горький был «за».

Сталин уже выпестовал особую категорию исполнительных чиновников, которые чуяли «крамолу» за версту. А что, как не крамола — попытка уйти от выполнения нужных руководству задач общественного строительства, прикрываемая всякими там разговорчиками об эстетической специфике искусства? Статья об опере Шостаковича с более чем красноречивым названием была первой из знаменитого цикла проработочных статей 1936 года, предваряющих последующие сталинско-ждановские расправы над неугодными тенденциями в искусстве и их персональными выразителями. «Опасность такого направления в советской музыке, — провозглашала „Правда“, — ясна. Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке. Мелкобуржуазное „новаторство“ ведет к отрыву от подлинного искусства, от подлинной литературы».

Удар по противнику должен быть не только точным, но и массированным. Один выстрел — это все-таки один выстрел, даже если нанесен из главного орудия. Совсем другое дело — залп. Тут количество переходит в качество.

И вот в «Правде» одна за другой появляются статьи: 6 февраля — «Балетная фальшь», 20 февраля — «Какофония в архитектуре» и, наконец, 1 марта — «О художниках-пачкунах».

Что касается кинематографа, наиболее массового из искусств, — вождь еще раньше сделал его предметом персональной опеки, многие сценарии читал с карандашом в руках. Характерен такой случай. В 1934 году вышла лента М. Дубсона «Граница», восхитившая Горького и Роллана и удостоенная положительной рецензии в «Правде». Горький ставил ее выше «Чапаева», признанного картиной эталонной (был даже брошен характерный для того времени лозунг: «Создадим „Чапаева“ о колхозном строительстве!»). Реалистический фильм о жизни пограничного с СССР еврейского села очень интересен и характерами, и деталями местечкового быта, и своеобразным юмором. Фильм, однако, недолго продержался на экранах, а в 1938 году Дубсон вынужден был сменить Ленфильм на тюремную камеру. Можно было бы привести печальные примеры из опыта А. Довженко и других режиссеров…

Литература, однако, требовала особого внимания. Но вот тут возникает осложнение. Он, Горький! Печатать руководящую статью о литературе без его ведома нельзя. Будет выглядеть как явный вотум недоверия. Но и говорить с ним на эту тему трудно. Может проявить неуправляемость. Вот и приходилось пока ограничиваться выступлениями относительно частного характера. Вслед за последней из четырех статей цикла, первомартовской, «Правда» неделю спустя ударила по Булгакову. Статья о Мольере получила название в духе складывающейся на глазах тенденции: «Внешний блеск и фальшь содержания». Но Хозяин отлично понимал, что именно литература среди других видов искусства является главным источником инакомыслия.

В это время Сталин уже не ограничивался личными указаниями, вмешательствами. 17 января 1936 года был учрежден Комитет по делам искусств при СНК СССР, призванный осуществлять жесткую систему руководства художественной культурой.

Председателем Комитета был назначен Платон Керженцев, партфункционер, руководивший перед этим Всесоюзным радио. Сколь глубоко и творчески понял он свои новые функции, говорит один из первых шагов, предпринятых им. В секретной докладной записке Сталину и Молотову он сообщал о содержании беседы, проведенной им с опальным композитором. «Я ему посоветовал по примеру Римского-Корсакова поездить по деревням Советского Союза и записывать народные песни России, Украины, Белоруссии и Грузии». (Ну, как же обойтись без республики, породивший любимую песню вождя «Сулико»!)

Мало того, услужливый чиновник предложил гениальному композитору «перед тем, как он будет писать какую-нибудь оперу, или балет, приносить нам либретто и в процессе работы проверять отдельные написанные части перед рабочей или крестьянской аудиторией». (Как раз в эти времена Ильф и Петров писали в одном из своих фельетонов: «В каждом деле найдется свой дурак, который аккуратно доведет его до абсурда»).

Впрочем, через два года выяснится, что Керженцев в разгроме «формалистического театра Мейерхольда» будет недостаточно активен, а потому с позором изгнан с занимаемой должности. А на смену ему придет молодой и более смекалистый Михаил Храпченко, которого сделают позже и академиком, и лауреатом Ленинской премии…

Но вернемся к Горькому.

Он, в сущности, оказался в безвыходном положении: ему затыкали рот. К тому же он безвыездно жил в Крыму, которым правительство заменило ему Италию, и самоотверженно форсировал завершение «Жизни Клима Самгина», словно ощущая нарастающую нехватку времени…

Но играть в молчанку без конца было глупо: какие-то контакты с этим вождем, за неимением другого, поддерживать было необходимо. Тем более, что статья о Шостаковиче в «Правде» от 28 января появилась в «сопровождении» горьковских выступлений. Двадцать шестого была напечатана его статья «От „врагов общества“ — к героям труда», а сразу же после «Сумбура»…, на другой день — приветствие Р. Роллану по случаю 70-летия. Что может подумать друг у себя в Вильневе, услышав переводы всех этих публикаций из уст верной супруги Марии Павловны? Кто как не Роллан знал о его преклонении перед Шостаковичем! 17 февраля Горький пишет Сталину. Просит помочь двум изобретателям, работа которых требует внимания ввиду ее государственной значимости. Заканчивается письмо горячим одобрением успехов развернувшегося под непосредственным руководством ЦК стахановского движения.

Не то что о Шостаковиче, вообще ни о литературе, ни об искусстве — ни слова. Как будто никакой правдинской статьи вообще нет в природе!..

Между тем страсти в среде интеллигенции накалялись. Художественная общественность столицы прореагировала на статью очень активно. В справке Секретно-политического отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, подготовленной не позднее 11 февраля 1936 года, излагаются суждения писателей.